«Я честно хочу заработать на квартирку. В чем проблема?» Рэпер Гнойный — о смерти, Летове, Кипелове, деньгах и шоу с Киркоровым на СТС

Вечером 5 ноября на СТС стартует «Успех» — музыкальное реалити-шоу, судьями в котором станут Филипп Киркоров и рэпер Гнойный (он же Слава КПСС, Валентин Дядька, Соня Мармеладова и так далее). После того, как Гнойный в августе одержал победу в баттле с Оксимироном, с ним случилось много всего примечательного: он побывал в ютьюб-шоу Юрия Дудя, сходил на канал «Культура», получил много рекламных контрактов, а в конце октября выпустил предельно мрачный альбом «Солнце мертвых». Редактор «Медузы» Александр Горбачев встретился с Гнойным перед съемками первого выпуска «Успеха».

— У вас только что вышел альбом «Солнце мертвых», который все называют серьезным. Для вас он тоже серьезный?

— Не знаю. Ну, некий особый стиль был разработан. Это такая же творческая задача, как остальные. Просто все привыкли от меня получать постоянно шутки и панчлайны — а тут без них. Можно сказать, концептуальный альбом.

— Концептуальный альбом про смерть?

— Да — такой некрореализм. Там те вещи, которые есть во мне в зачатке, раздуты до галактических масштабов.

— Мне показалось, что вывод там в целом такой: жизнь бессмысленна, а смерть — это единственное, что делает ее настоящей.

— Смерть же на самом деле постоянно нас окружает. Мы этого обычно не замечаем, не придаем этому значения — но все вокруг нас постоянно умирает, разрушается, гниет. И мы умираем. Это естественный процесс. Мы не живем, чтобы умереть, но мы умрем; жизнь — это в том числе и умирание. В этом альбоме есть какое-то любование этим процессом — и оно доведено до некой болезненности. Как у Юфита, например.

— У вас на такие песни больше времени уходит, чем на диссы или, не знаю, треки Валентина Дядьки?

— Да нет. Я вообще не понимаю, как концептуальные альбомы можно писать долго. Все-таки у тебя есть некая идея. И либо ты все делаешь быстро, пока ей горишь, либо она превращается во что-то абсолютно мертвое. Этот альбом тоже был написан достаточно быстро. Просто написал я его еще год назад, а записал только сейчас. Откладывал все время — реализовывал те задумки, которыми горел. В итоге, когда записывал, он для меня уже был чем-то старым, пережитым. Но я все равно доволен — то есть он даже в этом смысле получился мертвым.

— И все-таки — вы столько всего делаете, как вы себя во всем этом диверсифицируете? Вот чем этот альбом, например, отличается от «Ежемесячных»?

— Ну, у «Ежемесячных» 43 альбома, там разные вещи есть. Как сказать — бывает, когда альбом — это просто треки. А бывает — когда концепция, так сказать, правит бал. Взять, например, «Кара-тэ» Смоки Мо. Это и концептуальный альбом, и одновременно — куча сильных треков. Просто так получилось, что человек жил определенной жизнью, питался информацией из каких-то источников — и это выросло в цельную картину. Вот это приятная тема: когда концепт расплывчатый, когда он пронизывает все собой — где-то у тебя персонаж мелькнул знакомый, где-то еще что-то по мелочи. А не когда тебе хотят прямо стройную историю рассказать с сюжетом.  

— А почему вы про «Кара-тэ» вспомнили? Это важный для вас альбом?

— Да, один из моих любимых. Он мне в свое время просто голову вскрыл — можно делать рэп, который будет и крутой, и качающий, и интересный, и с таким флоу шизоидным. Это было замечательно. Хотя я недавно переслушал «Планету 46» — и, может быть, она даже ***** [лучше].

— В свое время — это когда? Когда «Кара-тэ» вышел, в 2005-м?

— Нет, тогда я его еще не слушал. Попозже, в 2008-м или в 2009 году.

— А в 2005-м вы что слушали?

— Хороший вопрос. Наверное, группу «Многоточие». А нет… «Многоточие» я слушал в восьмом классе, а если в 2007-м я закончил школу… В 2005 году, может, «Касту» уже слушал какую-нибудь. И какой-нибудь рок.

— Какой? Егора Летова? На «Солнце мертвых» много отсылок к нему.

— Не только — там и к Сорокину, и к Мамлееву, и к БГ даже. Но да, Летова слушал. «Звуки Му», «Алису», «Агату Кристи», «ДДТ». Весь стандартный набор.

— Так, подождите, если в 2007 году школу закончили — сколько вам в итоге лет?

— 27.

— А почему в треке «Пидор» сообщается, что 31?

— А это шутка, которую вы не выкупили, потому что находитесь вне контекста рэперского. Был такой баттл известный — Чейни против Хайда. И Хайд там делал ответку: «Если уж нас посетил, готовился бы к баттлам: мне не 30, мне 31». Это было очень смешно и замечательно. А так как Джубили ошибся насчет моего возраста и сказал, что мне тридцать, — это была такая шутка с отсылкой.

— Все ясно. Все-таки мне очень интересно про ваши отношения с Летовым. Как вы его в первый раз услышали?

— Батя мне ставил Летова. С детства, еще на бобинах. Летова, «Звуки Му», весь русский рок. Армия «Алисы», все вот это… Мама ругалась постоянно, говорила: «Невозможно это слушать! Выруби эту какофонию».

— Кроме Летова и «Звуков Му» от тех времен с вами что-нибудь осталось?

— Да я вообще не испытываю никакого отвращения к песням, которые мне когда-то нравились. Если я их любил, я их до сих пор люблю. Могу и «Красное на черном» с удовольствием поорать. И «Арию», и «Агату Кристи» какую-нибудь. Мы вчера ехали с концерта пьяные, и Федя Букер Д Фред включил «Агату Кристи» — «Я на тебе, как на войне», по-моему. Мы с удовольствием поорали.

— Но сейчас вы за всеми этими людьми не следите?

— Да не. Хотя недавно на концерт Кипелова ходили ребята. Так получилось, что у нас концерты устраивают одни и те же люди. Где мы там в Питере выступаем, в Ледовом?

— Нет, в Ледовом Оксимирон.

— А! (Смеется.) По Фрейду. Где ж мы выступаем? Я не знаю, в общем, где мы выступаем. Но там же, по-моему, выступал Кипелов. Нам сделали проходки, ребята сходили. Самое замечательное — все песни звучат одинаково, и после последней он говорит: «А это была моя новая песня». А разницы вообще никакой. Человек как делал, так и делает.

— А важно, чтобы отличалось?

— Ну, должен же быть какой-то рост. Одно и то же делать творческому человеку, наверное, должно быть неинтересно. Не знаю, конечно, — они в каком-то своем мире живут.

— В Хабаровске, где вы провели детство, вы ходили на рок-концерты?

— Я ходил на группу «Кони Буденного»! Хабаровский панк-рок. Их никто не знает. А так — не знаю… На Нойзе МС однажды был в Хабаровске.

— Вы на баттле с Оксимироном довольно жестко по Нойзу прошлись, кстати. А недавно с ним в гримерке песни пели. То есть на баттле — это был такой образ?

— Нет, почему? Просто сейчас творчество Нойза мне кажется неинтересным. Я его перерос, наверное. Но ранние песни мне нравились, я как-то на них рос. Опять же — я не могу перестать их любить, это искренне. И я ему за них благодарен, как бы я ни относился к его нынешнему творчеству. Мы нормально по первому альбому угорали. «Песню для радио», как оказалось, до сих пор наизусть помню. Мы ее даже на концертах «Ежемесячных» поем иногда. Мы вообще на концертах «Ежемесячных» стараемся петь чужие песни, потому что своих не знаем наизусть.

— Но все-таки начинали вы, получается, не с хип-хопа, а с рока. А рэп как в вашей жизни появился?

— Когда я поехал в летний лагерь — в шестом или седьмом классе. У нас ходил по Амуру теплоход, но туда были очень дорогие путевки — ездили либо дети-мажоры, либо те, у кого родители работали в пароходстве; купить путевку было невозможно. А у меня мама работала в газете, там давали рекламу этого лагеря — и дали в редакцию бесплатные путевки. Так я получил возможность кайфануть. Вот. Я ездил на этом пароходе, и парни поставили мне песню «Многоточия» «Щемит в душе тоска». А я всегда любил эти темы мести, трагической гибели. И все. Эта песня поразила меня до глубины души. Стал слушать «Многоточие», потом «Касту», «Ю.Г.», олдскульный русский рэпчик и так далее.

— А мама кем в газете работала? Журналистом?

— Да. Расследования разные проводила. Она очень хороший журналист, она не раз получала «Золотое перо» — это такая премия для журналистов по Дальнему Востоку.

— Что расследовала?

— Да разное. Один раз ее даже чуть не посадили. Там была очень забавная история. Похитили дочь какого-то влиятельного человека и убили. Полиция шла по следу, искала убийцу. Но в итоге нашли его труп — его повесили на дереве. А к моей маме пришли хабаровские воры в законе — ну, или не знаю, были ли они в законе… Короче, наши хабаровские блаторезы с «перстнями», которые они красиво закрывали настоящими перстнями. И признались ей, что они это сделали. Заказали пиар в газете как бы. Рассказали все обстоятельства, но чтобы их конкретно с именами не сдавали. Просто чтобы люди знали, что воры в законе такие справедливые, нашли и наказали.

А полиция везде опаздывала. Они приходили куда-то, спрашивали зацепку, а им отвечали: да тут уже два дня назад ребята приходили. И воры хотели этим ************* [повыпендриваться] — типа мы такие красавцы. Они маме рассказали, что написали записку предсмертную и положили этому убийце в карманчик. Мама пришла интервью у полиции про это брать — и спрашивает: а вот в записке был такой текст… И они такие: что? В какой записке?! А они ее даже не нашли. Посылают человека, он находит записку. И они маме: так, откуда вы знаете, что у убитого человека записочка в кармане, если даже мы об этом не знали? Но вроде обошлось в итоге.

— Вы несколько раз упоминали «Новую эстетическую теорию» Ивана Смеха как важный для себя текст.

— Если честно, мне просто нравится, как он пишет. Там что-то можно оспаривать — есть сомнительные моменты.

— Там главный тезис — что прекрасным является только то искусство, которое предлагает что-то новое. Вы считаете, что делаете что-то новое?

— Не знаю. Это другим уже, мне кажется, надо оценивать. Я на самом деле не очень строг к себе. У меня такой подход к творчеству — на ощущении. Интуитивно работаю. Если, например, Андрей Замай действительно садится за стол, как Лев Толстой, думает и пишет, пишет, то у меня все на моменте. Угар словил и быстро делаю. Не возвращаюсь, не редактирую, слабые места если есть — то так и записываю. В последнем альбоме много мест, которые мне не нравятся, но — сделал и сделал. Это же был некий момент; когда я это проживал, я писал именно так. Для меня это какие-то маячки, чтобы во времени не потеряться. Некую экзистенцию фиксируешь — и можешь всегда вернуться в это состояние. Возможно, оно будет калечным в чем-то, неудачным, но зато настоящим.

— У вас альбом очень посконный получился, почвенный. Там много таких словечек — «горница», «соечка», «землица», «лукошко»…

— Ну да. Хотелось какой-то свой «Русский альбом» записать. Было такое настроение.

— Русское — значит невеселое, получается? Вы так эту землю ощущаете?

— Хрен его знает. Сложно ответить. Ну наверное. Все равно у нас люди, мне кажется, даже от Второй мировой еще не отошли. Мы живем на ощущении от этого всего, на ужасе, который испытали наши предки.

— Мертвые не дают покоя.

— И все переходит в красный смех.

— Я еще обратил внимание, что у вас на «серьезных» песнях меняется интонация и подача — они становятся сразу какими-то более вялыми. И вообще для русского андеграунд-рэпа это характерно — у «Ленина Пакет» похожий подход, у Kunteynir, если о самых значимых именах говорить. Почему так?

— Мне кажется, люди другим просто озабочены. Вы вообще последний альбом Паши Техника слышали? Он там, кажется, нормально разлагается — он уже особо не в состоянии даже читать все эти сложные строчки.

— Я скорее про его ранние вещи.

— Мне кажется, люди просто не заморачиваются над тем, чтобы какой-то флоу вырабатывать и тренировать. Они заняты реализацией каких-то своих концептов, которые они придумали. А мы все-таки более попс. Но этот альбом я записывал, когда болел. Уже нужно было записать, закрыть этот гештальт — и я к Андрею Замаю приехал больной, невыспавшийся, усталый, и разом за одну ночь его записал. И в принципе доволен, что такой подыхающий флоу. Альбом мертвый, флоу подыхающий — нормально все сошлось.

— А что вы думаете про Хаски? Мне показалось, что ваш альбом на него идеологически похож — в таком постоянном переживании ************ [катастрофичности] всего сущего.

— Хаски мне в принципе приятен, но я его альбом слушать бы не стал — для меня он слишком искусственный, что ли. Там все замечательно сделано, и в 20 лет я бы, наверное, слушал и был в полном восторге. А сейчас мне как человеку, который тоже этим занимается, видно, как там все составлено, сконструировано. Что там все не на этом полете, а специально продумано. И для меня в этом мало жизни, этой зафиксированной экзистенции. Я не хочу сказать, что это дерьмо, — просто я это переживаю так.

— Вам ценнее, когда музыка просто фиксирует некое здесь и сейчас?

— Да, я потому и люблю русский рэп, что там — даже если это что-то очень калечное, с неудачными строчками — проглядывает настоящий человек с его ******* [загонами]. Это как в той же «Новой эстетической теории» Ивана Смеха — он там приводит пример российского кинематографа 90-х годов, ********* [ужасного], когда еще не умели снимать. И благодаря тому, что там не было наработанных неживых концептов, — что-то живое из мира прорывалось. Потому что реальность — она сама в себе несет, как тот же Летов говорил, нечто игривое и ужасающее. Никакое творчество никогда до такого игривого и ужасающего абсурда не дойдет — реальность нам сама их подкидывает. Поэтому, например, группа «Коммунизм» переработала столько детских стихов и военных песен. В этом же столько… Я вообще считаю, что «Коммунизм» — это самое гениальное, что Летов делал. И в русском рэпе тоже много угарных персонажей, в которых все это прорывается.

— Например?

— Именно которые калечные?

— Все равно.

— Последний альбом Джубили всем посоветую послушать. Там одна песня начинается прекрасно: «Это правда, меня ******* [били] в школе, брызгами крови был испачкан каждый лист дневниковый. Стоило выйти с урока, как били в лицо мне». А потом он зачитывает про то, как к нему на концерт приходит этот человек, который ****** [бил] его в школе, и он его спрашивает: «Че, как в офисе? Кредиты? Папа помог взять авто себе? А у меня-то что — концерты, альбомы да постеры». И потом: «И это правда. Я искренне был рад его видеть, ведь кольца на моей руке говорят ему: „Чувак, на *** твою жизнь“».

— Ничего себе вы шпарите.

— Я в восторге, честно.

— Формальный повод для нашего разговора — шоу «Успех» на СТС. Зачем вам это нужно?

— Квартирку себе купить.

— А сколько платят?

— Не разглашаю эту информацию.

— Были у вас за последнее время коммерческие предложения, которые вы отклоняли?

— Конечно, много. Не знаю даже, что выбрать.

— Выберите что-нибудь.

— Рекламу средств для прыщей, например, отклонил. Но сейчас если больше денег дадут, то соглашусь.

— Вы то же самое говорили про пельмени с вашим лицом.

— Да. Пельмени тоже если больше денег сейчас дадут — соглашусь. Не дадут — не соглашусь.

— У вас вообще есть какой-то творческий интерес к происходящему на СТС?

— Да, конечно. Угарно посидеть рядом с Филиппом Бедросовичем. Посудить. Это ж смешно. Для меня это просто забавное времяпрепровождение, за которое я еще и получу хорошие деньги. Мне не напряжно вообще.

— Вам же еще важно за это получить некую порцию ненависти, нет?

— Да, конечно. Отличный ход. Чтобы у всех бомбануло нормально так. Это очень приятно всегда.

— Почему? В чем кайф — вызывать ненависть?

— Кайф в принципе вызывать какие-то эмоции у людей, мне кажется. Любовь, ненависть. Все интересно. Я, например, люблю и мемы своих ненавистников посмотреть, почитать. Это тоже всегда угарно. В «Рифмах и панчах» каждый день постят — типа сначала «сдохну ****** [чертовым] ноунеймом», а потом «здравствуй, Филипп Бедросович». Мне все нравится!

— А как вы это объясняете? Про ноунейма неискренне было, получается?

— Искренне. Надо ж фразу целиком слушать. «Лучше сдохну ****** ноунеймом, чем прославлюсь и стану тобой». Но я не стал Оксимироном. Оксимирон такие предложения отклонял. А я не отклоняю. Оксимирону нужно заботиться о своем образе, а мне не нужно.

— Для вас это более честный подход?

— Для меня честнее то, как это мной переживается. Если ты строишь образ, ты в любом случае ставишь себе какие-то рамки и загоняешь себя в них. «Вот я тру-боец за андеграунд» или еще что-то. Это все равно какое-то ********* [обман]. А я честно хочу заработать на квартирку. И всем это говорю. В чем проблема?

— С точки зрения пуризма можно возразить так: вы делаете вид, что вы ***** [имеете] систему, а на самом деле она **** [имеет] вас.

— По крайней мере, мне приятно, когда меня **** [имеет] система. Шутка.

— То есть вам нравится слава? Не странно все это?

— Да я уже не удивляюсь ничему, если честно. Столько странной ***** [ерунды] происходит, такой абсурд творится, что я не удивлюсь, если мне завтра Дональд Трамп наберет. Я отвечу: «Хеллоу, Дональд».

— А если Путин?

— Очень надеюсь, что Путин наберет. И что когда-нибудь мне орден вручит за развитие и вклад в постиронию.

— Меня в этом интервью просили не спрашивать про политику. Это ваше пожелание или канала СТС?

— Наше, да. Не хотели темы, не касающиеся творчества, обсуждать. «Медуза»-то любит разговаривать про политику.

— Ну, у вас и альбом про Россию и как в ней катастрофически живется. Это разве не политика?

— Не, альбом не про политику.

— А чем это отличается?

— Вот вы и начали говорить про политику…

(Вмешивается представительница канала СТС: Мы вне политики, мы СТС! Мы развлекательное телевидение.)

— Ой, ну бросьте.

— Мы антихайп, мы с Путиным. Все.

— Вот это я понимаю. Хорошо, вернемся к развлекательному телевидению. Как вы представляете себе то, что будет происходить на шоу?

— Да сейчас увижу. Буду сидеть на стульчике и высказываться. Там один мой большой друг участвует — Господь МС. Человек из Петербурга, делает электропанк, мы его сюда пристроили. Он приехал на кастинг, очень понравился всем. 

— Вам вообще какая-нибудь российская эстрада нравится? Тот же Киркоров или Ева Польна, например?

— Как я говорил про «ДДТ», так и про Киркорова. «Килиманджаро» или «Зайка моя». Мне они тоже до сих пор нравятся — могу включить и послушать.

— А из нового?

— Не знаю даже. Филипп Киркоров выпускает музыку до сих пор?

— Да, есть даже хиты. «Снег» не слышали?

— Не, ни одной новой песни не слышал.

— А «Жестокая любовь»?

— (Напевает.) «А я не знал, что любовь может быть жестокой»… Эта что ли? Отличная песня, да. Ну, до меня доходит, если невозможно не услышать. Обычно в такси где-нибудь.

— Вы много говорили про деньги. Как вы вообще к ним относитесь? В вашем идеальном мире они бы существовали?

— Для меня деньги — это то, что позволяет о них не думать. Я ненавижу думать о деньгах. Мне неприятно, когда моя голова забита мыслями о том, что мне нужны деньги, а не тем, о чем мне хочется думать. А когда они есть, о них можно не думать.

— У вас есть такая жизненная цель — заработать?

— Мне хочется заработать денег на то, чтобы мне было, где жить. И чтобы моей маме не нужно было работать на нелюбимой работе. Она хочет книгу написать, например, а у нее времени на это нет. Меня, например, это печалит. Вот такие цели.

— Забыл один вопрос про альбом задать. Мне показалось, что песня «Опять надо жить» про депрессию. Это так? У вас бывает?

— Ой. Да даже не про депрессию, наверное, а про какую-то апатию. То, что я говорил, например, о деньгах: когда нужно заниматься какими-то вещами, бессмысленность которых ты слишком хорошо осознаешь. Та же работа. Я ничего не имею против. Мне в принципе даже нравилось работать. Но вот это осознание, что трудозатраты и финансовое вознаграждение, грубо говоря, никак не связаны… Я сейчас за полгода заработал столько денег — мне на той работе, где я еще недавно работал, чтобы столько получить, нужно было бы провести лет десять или пятнадцать. Ну, это же полный абсурд. И ты ходишь на эту работу и осознаешь эти вещи. И это угнетает — именно осознание абсурдности и бессмысленности твоих потраченных на нечто жизненных усилий.

— Где вы видите себя через год или лет через пять? Нет опасения, что 15 минут славы — и все, вас забудут?

— Это неважно. Если я квартирку куплю, то вообще ******* [все равно].