150 лет назад Россия депортировала черкесов в Сирию. Теперь они бегут обратно — но и здесь им не рады

Россия не принимает у себя беженцев из Сирии, где с 2011 года идет гражданская война, — однако несколько тысяч бывших сирийских граждан смогли переехать в Кабардино-Балкарию и смежные регионы. Эти люди — потомки черкесов, которых 154 года назад депортировали с Северного Кавказа на территорию Османской империи; формально они считаются не беженцами, а репатриантами. Переселенцам приходится непросто: государство помогает им неохотно, а местные благотворители, помогающие приехавшим из Сирии, жалуются на конфликты с чиновниками и силовиками. Специально для «Медузы» Александра Баева съездила на Северный Кавказ и выяснила, как бывшим сирийцам приходится в России.

Когда Шазия Нох жила в Алеппо, ее семья была «влиятельной и богатой». «У меня была машина и свой водитель, дом в деревне и квартира в Алеппо, — вспоминает женщина. — Муж моей сестры — высокопоставленный чиновник».

Говорит Нох на кабардино-черкесском — языке, который в ее семье не забыли с середины XIX века, когда после окончания Кавказской войны ее деда вместе с другими «горцами» выслала в Турцию Российская империя. Предки Нох жили на Голанских высотах, а после того, как в 1967 году эту территорию захватил Израиль, переселились в Алеппо.

Сейчас ни дома в деревне, ни квартиры уже нет, — по словам Нох, их полностью разрушили во время гражданской войны в Сирии. Сама Нох сбежала из Алеппо в 2013 году, когда ей было 79 лет, — совершенно одна: сестры не хотели уезжать без мужей, брат тяжело болел. Женщина решила уехать на историческую родину, о которой ей много рассказывал дед.

Приглашение в Россию ей оформила племянница, но больше никакой помощи Нох от родственницы не дождалась. В 2014 году женщина отправила письмо главе Кабардино-Балкарской Республики Юрию Кокову и пожаловалась на большие трудности — проблемы с документами, деньгами, работой и отсутствие места жительства. После этого про Нох узнали местные благотворители.

Сейчас Нох живет в санатории «Терек» в маленькой комнате три на четыре метра. В старом здании из-за накопившихся коммунальных долгов часто отключают свет, воду и отопление. «Я там жила в роскоши, и вот где я оказалась», — говорит она, показывая свою скромную обстановку: кровать, шкаф, телевизор, электрические обогреватель и конфорка, ванная комната с пожелтевшей от времени сантехникой, развешанные по стенам фотографии молодой Нох со стрижкой как у Мирей Матье. От прошлой жизни у 79-летней черкешенки остался только пятый айфон.

В том же «Тереке» последние несколько лет живут еще около двадцати семей из Сирии. По словам сотрудницы помогающей репатриантам организации «Очаг» Ольги Бегретовой, в 2014 году их собирались выселить, чтобы освободить место для «беженцев с Украины», — причем «вопрос, куда пойдут [сирийские черкесы], где они будут жить, вообще не стоял». После того как активисты подняли шум, репатрианты заселились в самый ветхий корпус — Бегретова рассказывает, что раньше там обитали цыгане, и переселенцам пришлось самим делать ремонт, ставить окна и сантехнику. Денег на это государство тоже не дало — собирали по сочувствующим через интернет.

Шазия Нох недавно переехала в новую комнату — в предыдущей прямо на кровать упал кусок штукатурки (женщина не пострадала). Деньги на еду, лекарства и предметы первой необходимости ей дают благотворители. Они же добились того, чтобы черкешенка получила вид на жительство в России.

Священное место геноцида

По оценкам правозащитников из национальных организаций, с которыми поговорила «Медуза», во всех российских республиках Северного Кавказа сейчас проживает от двух до трех тысяч «иностранных» (в основном сирийских) черкесов.

Как рассказывает Беслан Хагажей, сотрудник фонда «Пэрыт» («Авангард»), созданного специально для помощи переселенцам, первыми стали возвращаться черкесы из Турции, — собственно, и возглавляет «Пэрыт» Атилла Гюсер, вернувшийся в Россию в 1990-х из Турции. На исторической родине репатрианты сразу столкнулись с проблемами — с оформлением документов, отсутствием работы и так далее. «Пэрыт» несколько лет решал эти проблемы, помогая немногим желающим переехать на Кавказ, — а потом, в 2011 году, началась война в Сирии.

«Масштаб репатриации вырос из-за войны, — рассказывает Хагажей. — Россия не принимала беженцев, поэтому мы начали рассылать соотечественникам приглашения. Если до войны мы отправляли около 10 приглашений в год [в разные страны], то с началом войны [весной 2011 года] нам пришлось за год сделать тысячу с чем-то [на одну только Сирию]. Сначала были трудности с оформлением и финансами, но потом наши бизнесмены начали помогать». По словам активиста, местные предприниматели покупали продукты, оплачивали пошлины на юридические процедуры, приобретали авиабилеты, давали деньги на жилье.

Как вспоминает сотрудник «Пэрыт», поначалу чувствовалась и поддержка власти — бывший президент Кабардино-Балкарии миллиардер Арсен Каноков сочувствовал национальным движениям в республике или по крайней мере не препятствовал их работе. Все изменилось, когда в декабре 2013 года Каноков ушел в отставку — и признался: его главной ошибкой было то, что он «недостаточно боролся с экстремизмом».

Черкесские национальные организации, возникшие во времена перестройки, подозревали в экстремизме еще в 1990-х. В 1992 году отряды, состоявшие из черкесов, кабардинцев и адыгов, поехали помогать абхазам на войне с Грузией (все вместе они в XIX веке составляли один племенной союз). Отправляла в Абхазию людей недавно организованная Конфедерация народов Кавказа, где черкесы составляли большинство. «Тогда национальные движения были самой большой головной болью [на Кавказе], — рассказывает Екатерина Сокирянская, директор Центра анализа и предотвращения конфликтов. — Черкесские движения были вторыми по силе [после чеченских]». Главными вопросами, которые в те годы волновали активистов, были переоценка истории Кавказской войны и репатриация черкесов из других стран.

В середине 1990-х представители черкесских национальных движений, вдохновленные победой в грузино-абхазской войне, предлагали переделать административные границы внутри РФ так, чтобы объединить Карачаево-Черкесию, Кабардино-Балкарию и Адыгею в единую Черкесию. Когда началась первая чеченская война, вопрос объединения черкесов замяли, а Конфедерация народов Кавказа, сначала выступавшая в поддержку Джохара Дудаева, распалась; ее боевые отряды либо остались в Абхазии, либо были постепенно распущены.

В 2013 году тема экстремизма возникла вновь. По словам собеседников «Медузы» из черкесских национальных движений, федеральные власти решили взяться за активистов из-за конфликта вокруг Олимпиады в Сочи. Для черкесов Сочи — «священное место геноцида», объясняют сотрудники «Пэрыт», имея в виду события Кавказской войны и то, что за ней последовало. В рамках депортации людей, прежде чем посадить на корабли, сгоняли на побережье Черного моря около современного Сочи и уничтожали их запасы продовольствия и корма для животных; среди черкесов начались массовые смерти от голода и болезней. По оценкам кавказских исследований, от трети до половины депортированных черкесов — их было не меньше полумиллиона — до Турции так и не добрались.

Термин «геноцид» — вполне официальный для кавказских республик. В 1992 году его впервые в своих документах использовал Верховный совет Кабардино-Балкарии; в 1994 году декларацию о геноциде принял парламент Адыгеи. В 2007-м, когда Сочи был выбран местом проведения Олимпиады, черкесы всего мира выходили на акции протеста и поддерживали флешмоб #NoSochi2014, требуя перенести Игры или как минимум официально упомянуть о трагедии черкесского народа.

Вместо этого, как рассказывают собеседники «Медузы», после отставки Канокова власти взялись за активистов. Хагажей вспоминает, что сотрудники полиции начали ходить по адресам проживания репатриантов и проверять регистрацию — а поскольку далеко не все хозяева были готовы официально оформлять переселенцев, у многих из них регистрация отсутствовала. Начались суды, двух человек депортировали из страны, другим выписали штрафы, которые пришлось оплачивать «Пэрыту». Хагажей утверждает: сотрудники организации поняли, что «от них просто так не отстанут», — и закрыли ее.

После Олимпиады поток репатриантов уменьшился, но не иссяк, а давление уменьшилось — и в 2017 году «Пэрыт» открылся заново. Правда, теперь организация не отправляет приглашения в Сирию для новых репатриантов, а только помогает в юридических и бытовых вопросах тем, кто уже находится в России.

Как говорит Ольга Бегретова, сотрудница другой национальной организации, «Очаг», историческая родина по-прежнему негостеприимна к приезжающим черкесам. «Приезжающих сразу пытаются русифицировать, — приводит она пример. — Репатрианту нужно сдавать экзамен по истории, праву и языку [России]. Это важное препятствие. Многие репатрианты говорят только на арабском и кабардинском языке. Почему они не могут сдать кабардинский для того, чтобы жить у нас?»

В Европе — как в тюрьме

В селе Благовещенка, что в Прохладненском районе Кабардино-Балкарии, проживает 23 семьи из Сирии. Еще во времена первой волны репатриации в 1990-х благотворители и бизнесмены купили здесь дома и передали их приезжим. Многие переселенцы здесь уже освоились, выучили русский язык, получили гражданство и отправили своих детей в школу.

Семья Зията (он просил не называть свою фамилию) приехала в Россию семь лет назад. «Часть членов моей семьи вернулась в Россию еще в 1992 году, — рассказывает он. — Когда началась война, я даже не думал, куда мне ехать. Мой младший брат сейчас в Европе, говорит — там как в тюрьме: языка не знает, ни с кем не общается. А тут в селе нас приняли хорошо».

У Зията не было выбора, уезжать или нет: все, что у него было в Сирии, он потерял за один день. «В начале лета [2011 года] в наше село [в Сирии] рано утром пришли боевики-исламисты, — вспоминает мужчина. — „Мы вас убьем, потому что вы неверные“, — сказал нам главный, молодой парень лет двадцати трех. Я спросил его, почему он считает нас неверными; он ответил: „Потому что у вас в селе мечети нет“».

Боевики вывели всех жителей села на улицу и предложили выкупить себя. У Зията и его соседей забрали все деньги, украшения и ценные вещи, после чего всех отпустили, но приказали покинуть село. Мужчина спрятал небольшую сумму денег в памперс сына, но захватчики нашли и их — и не позволили семье ничего взять с собой: уходили в том, в чем встали с постели. Всего в то утро деревню покинули около 200 человек.

«Мы дошли до места, где были правительственные солдаты, они посадили нас в машины и привезли в Дамаск», — продолжает Зият. Уже через пару месяцев он переехал в Россию: «У нас ничего не было. На полу спали у друзей. Через восемь месяцев нам дом дали».

В 2017 году семья получила гражданство, у них четверо детей; младшая дочка Диана родилась уже в Кабардино-Балкарии. В Сирии Зият работал фармацевтом, и в Прохладном тоже работает по специальности — но получает только 11 тысяч рублей, а потому берется за любую подработку, какую предложат. Жена, которая в Сирии была журналисткой, в России себе работу не нашла.

Жена Зията показывает школьный дневник старшей дочери. Там всего две четверки — по русскому языку и по математике, остальные — пятерки. На обложке — наклейка «Россия — в моем сердце». «Однажды разозлился на детей [за то, что не хотели ложиться спать], — рассказывает Зият. — Сказал, что мы обратно сейчас в Сирию поедем. Они заплакали и сказали: „Папа, мы в 8 часов будем ложиться. У нас тут друзья, мы не хотим“. Боялись, что правда уедем».

Гражданин России без гражданства

Беженцам из Сирии, у которых нет родственников в России, приходится совсем сложно. «Россия не стремится принимать беженцев, — объясняет Екатерина Сокирянская. — Если с беженцами из Донбасса были такие сложности, то чего про сирийцев говорить? Это арабская страна, где открытый военный конфликт, а Россия очень боится исламских радикалов. И вообще это чуждый элемент».

В конвенции по беженцам, подписанной Россией, сказано, что на этот статус может претендовать любой человек, покинувший свою страну из-за возможных преследований национального, религиозного или политического характера. Предполагается, что эти люди не могут попросить защиты у своего государства. Официальная позиция России заключается в том, что сирийцев может защитить их собственная власть.

По статистике миграционной службы, в России в 2017 году было 598 человек со статусом беженцев. Двое из них — из Сирии; еще 1317 человек оттуда получили временное убежище. Для сравнения: 188 переселенцев из Донбасса имеют статус беженцев, а временное убежище получили больше 225 тысяч граждан Украины.

«Если когда-нибудь у нас соберется комиссия по миграционной политике (последний раз собиралась в ноябре 2015 года — прим. „Медузы“), я поставлю вопрос о том, чтобы мы вышли из конвенции, — говорит председатель комитета „Гражданское содействие“ Светлана Ганнушкина. — Нечего людям голову морочить. У нас нет убежища, у нас чудовищные нарушения прав мигрантов. Им не помогает государство».

«У меня нет места, которое я мог бы назвать родиной», — говорит 26-летний Анзор Арсланук. Многие годы он считал себя гражданином России, но последние семь лет вынужден доказывать это государству — и пока безуспешно.

Родители Арсланука познакомились в Сирии — его мать, адыгейка, переехала туда из СССР в 1980-х, а в 1994 году она получила уже российский паспорт в местном посольстве. Анзор был вписан в паспорт матери в графу «дети», что автоматически дает ему право на российское гражданство; его старшая сестра получила российский паспорт в 1999 году.

После начала гражданской войны Арсланук бежал в Россию — не от бомбежек, а от призыва в армию. Он въехал в страну по студенческой визе и поступил в Адыгейский государственный университет. «Мне приходилось одновременно учиться и работать, — вспоминает он. — Было очень тяжело».

Оформить гражданство России Арсланук попытался уже в Майкопе, но местные миграционные службы предложили ему самому «прокатиться в Дамаск», чтобы собрать необходимые документы. По словам мужчины, он делать этого категорически не хотел — боялся, что заберут в армию прямо в аэропорту Дамаска.

Отец, мать и старшая сестра Арсланука сейчас находятся в Сирии. Срок действия сирийского паспорта мужчины подошел к концу — и для российских чиновников он стал человеком без гражданства. Активисты посоветовали Анзору просить в России убежища, но в статусе беженца ему было отказано. Тогда он решил поехать в Абхазию, чтобы там попробовать оформить российский паспорт. На границе его поймали как нелегального мигранта — и суд в Адлере постановил депортировать его в Сирию.

За Анзора вступились общественные организации; средства на адвокатов для апелляции собирали в соцсетях. Юристы наконец сделали запрос в российское посольство в Сирии — и оттуда прислали необходимые документы. Правда, выяснилось, что в российском паспорте матери Арсланук был записан как «Анзор», а в сирийских документах — как «Аназор», и миграционные службы заявили, что это два разных человека. После этого абхазские власти заявили, что готовы принять мужчину, — и через несколько месяцев российский суд разрешил ему выехать в Сухуми.

Сейчас Арсланук снова собрал документы, чтобы его российское гражданство наконец признали, — и надеется, что все-таки получит российский паспорт. «Ну а если не получу, останусь в Абхазии, — говорит он. — Постараюсь здесь наладить свое дело».