19-летняя Дарья Агений запустила флешмоб «Сама не виновата» Ее хотят судить за нападение. Она утверждает, что защищалась от насильника

19-летняя москвичка Дарья Агений запустила в соцсетях кампанию в поддержку жертв сексуального насилия. Год назад Агений пережила нападение — по ее словам, когда она была прошлым летом в Туапсе, ее пытался изнасиловать пьяный местный житель. Защищаясь, девушка ударила мужчину ножом для заточки карандашей — и сама стала фигуранткой уголовного дела, ей грозит реальный срок. Мужчина попытку изнасилования отрицает. По его словам, он просто хотел почитать девушке стихи. Спецкор «Медузы» Павел Мерзликин поговорил с Дарьей Агений об ее уголовном деле и том, как акция в соцсетях может изменить представления людей о насилии.

В конце июня 2018 года москвичка Дарья Агений (тогда ей было 18 лет) сопровождала группу детей в поездке в летний лагерь в Туапсе. По условиям ее договора с организацией, которая устраивала отдых детей, к Черному морю Агений должна была ехать с группой детей, а обратно — в одиночку и в любой удобный ей день. Дарья решила задержаться на юге на несколько суток.

По ее словам, в первый же день пребывания в Туапсе на нее напал местный житель. Он попытался изнасиловать девушку, но Агений отбилась с помощью ножа для заточки карандашей. Она не стала подавать заявление в полицию, так как не получила серьезных травм при нападении, и вернулась в Москву. Через месяц девушку задержали, а затем обвинили в причинении тяжкого вреда здоровью. Житель Туапсе, который, по ее словам, напал на нее, утверждает, что не пытался изнасиловать Дарью, а с ее разрешения провожал до хостела и читал стихи Сергея Есенина. По его словам, недалеко от хостела Агений сказала, что ей пора идти, — это расстроило мужчину. Он якобы взял ее за руку, а Дарья начала кричать и ударила его ножом. Расследование уголовного дела продолжается.

— В каком статусе сейчас ваше уголовное дело?

— До сих пор находится на стадии следствия в СК. Его уже несколько раз отдавали в прокуратуру, но там были несогласны с предъявляемой мне статьей (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью) и возвращали дело обратно. Еще в прокуратуре отмечали, что не были допрошены все свидетели и не была проведена следственная экспертиза.

— Изначально вы не подали заявление о попытке изнасилования. Пытались ли вы подать его, когда уже появилось уголовное дело против вас?

— Да, но его до сих пор почему-то не принимают, хотя прошел уже год.

— Почему сразу не подали заявление?

— Во-первых, у меня, кажется, не было даже синяков. Возможно, и были, но я не думаю, что в полиции обратили бы на это внимание. Во-вторых, я была уверена, что мужику я ничего плохого не сделала — на ноже не было крови. Я думала, что он жив-здоров и продолжает бухать где-то в Туапсе, и единственное, что мне остается делать, — уезжать. Ведь заявление все равно никто не примет. Это же не изнасилование, а попытка изнасилования. Мне кажется, они просто посмеялись бы над этим.

Даже если бы я подала заявление и его бы приняли, мне бы пришлось остаться в Туапсе на какое-то время. А этого мне абсолютно не хотелось. Господи, [этот] мужик живет в этом же городе, знает, где я живу, знает, как я выгляжу. Это меня совсем не радовало. Поэтому следующим утром я уехала и никому не рассказывала [о случившемся]. Я думала, что ситуация на этом закончится.

— Дело появилось из-за того, что мужчина обратился в больницу из-за травм?

— Да. Ему вызвали скорую помощь. Наверно, вызвал кто-то из родственников — он женат, и у него есть маленький ребенок.

Изначально, когда за мной в первый раз приехали оперативники, они сказали мне, что я вообще его чуть не убила. Что у него повреждены четыре внутренних органа — кишечник, легкое, печень и желудок. Я долго не могла понять, как можно нанести такие травмы маленьким ножичком для карандашей. Но в итоге оказалось, что я попала ему в живот и задела только кишечник. Он пролежал в больнице две недели, вышел и продолжает спокойно жить и работать, но это рассматривается как нанесение тяжкого вреда здоровью, так как задет внутренний орган.

— Вы разговаривали с ним в ходе расследования? Поняли, что это за человек?

— Я его видела два раза в жизни. Первый — когда он на меня напал. Второй — когда он пришел на опознание [Дарьи]. Когда я стала с табличкой с цифрой 2 рядом с двумя абсолютно непохожими девочками. Он вошел в кабинет и сказал, что все это сделала «номер 2». Сразу после этого у нас была очная ставка, на которой я рассказывала свою версию произошедшего, а он — свою, про стихи Есенина. Мой адвокат, кстати, попросил прочесть его хоть какой-нибудь стих Есенина, но он отказался.

На очной ставке он очень нервничал. Паниковал, когда я рассказывала все. Думаю, он понимал, что его версия абсолютно не совпадает с реальностью. Ведь есть факты, которые можно проверить. Например, он сказал, что я сама к нему подошла и спросила, где здесь можно переночевать. Хотя я заранее забронировала на «Букинге» дурацкий хостел и уже заселилась в него. У меня даже есть фоточки из окна этого хостела. И таких несовпадений еще несколько, но мою версию все равно не очень принимают.

Хотя, конечно, есть очень многие вещи, которые невозможно доказать. Например, то, что он меня пытался изнасиловать. В России изнасилование не всегда можно доказать. Точно можно доказать, только если на теле остались биологические следы насильника.

— Вы понимаете, к чему сейчас склоняется следствие?

— Сейчас даже моему адвокату очень сложно это понять. Следствие прекратило делиться с нами информацией, когда мы начали сотрудничать со СМИ. Они сразу же сказали нам, что ничего рассказывать не будут, потому что мы пойдем на телевидение и будем рассказывать про них гадости.

— Вы думаете, вам грозит реальное наказание?

— Конечно. Скорее всего, 111-ю статью (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью) с меня снимут, потому что нет умысла. Вероятно, у меня будет превышение самообороны. И есть огромный шанс сесть. Грубо говоря, у мужика есть ранение, а у меня — ни одной физической травмы. А психологическую травму не считают за травму (после этого случая Дарья работала с психологом и принимала антидепрессанты — прим. «Медузы»).

— Почему вы решили не ограничиваться своей историей и запустили проект в поддержку жертв насилия?

— Конечно, все что я делаю, я делаю в первую очередь для того, чтобы самой не сесть. Вообще не хочется просто так девять лет сидеть, учитывая, что это половина моей [прошедшей] жизни. Изначально я начала рассказывать в СМИ о своей истории для того, чтобы получить какой-то резонанс, привлечь внимание к делу. Это отчасти сработало — как только делом заинтересовались в СМИ, в СК все поднапряглись и начали работать лучше. Это как-то очень плохо — неужели каждый раз нужно привлекать СМИ, чтобы люди нормально работали?

После этого мне начали писать женщины, девушки, девочки, кому еще нет 18 лет, о подобных случаях. Их либо пытались изнасиловать, либо насиловали. Но они либо никому не рассказывали, либо рассказывали родителям, а те не подавали в полицию. Их было огромное количество.

— Почему они не рассказывали никому?

— Часто жертвы не говорят о насилии из-за страха и стыда. Многие не уверены, что полиция им поможет. Например, они не помнят точно, как выглядел насильник. Или боятся насильника — ведь часто бывает, что это кто-то из знакомых. Люди боятся предавать огласке такие истории.

Каждый день я читала по десять абсолютно жутких историй, которые мне присылали. Я поняла, что это глобальная проблема. Официальная статистика, которая есть на данный момент, абсолютно ложная. По данным центра «Сестры», который помогает жертвам насилия, заявление в полицию подает только одна жертва из десяти. И только одно из пяти заявлений полиция принимает.

Я решила, что корень проблемы состоит как раз в отсутствии нормальной статистики. Мы не понимаем, насколько глобальна проблема. Мы не видим ее целиком и считаем, что она не такая уж большая, чтобы ее решать. Условно, насилуют три тысячи в год — ну и ладно, нормально. Но их гораздо больше. Я не уверена, но мне кажется, что мы знаем об одном случае из ста. И одна из самых распространенных причин, по которым жертвы не говорят о насилии, — это осуждение со стороны общества.

— Вы с ним сталкивались?

— Да, когда я рассказывала, что меня пытались изнасиловать, даже довольно близкие люди начинали меня упрекать в том, что я одна поехала в Туапсе. Всегда в их речи был тонкий намек на осуждение. Что я якобы сама виновата. А в соцсетях все еще жестче было.

— Как вы думаете, почему такая реакция?

— Не знаю. Почему-то мне кажется, что во многом осуждают как раз те, кто являются потенциальными агрессорами. Мне кажется так: если человек считает, что раз девушка развратно одета, или ярко накрашена, или пьяна, то ее можно насиловать, то я не исключаю того, что этот человек может и сам так поступить. Другой причины обвинений я найти не могу. Может быть, они просто так оправдывают себя. Но я могу ошибаться.

— А осуждение со стороны женщин? Они так успокаивают себя, что если будут вести себя «прилично», то все будет в порядке?

— Наверно. Хотя это очень странный стереотип. Внешний вид очень редко влияет на то, будет ли совершено изнасилование или нет.

— Часто говорят, что со стороны полицейских и следователей жертвы насилия тоже сталкиваются с осуждением.

— На самом деле это было ужасно. После того как я сказала, что меня пытались изнасиловать, меня сразу начали спрашивать, во что я была одета и какой длины у меня была юбка. Не провоцировала ли я его? Мне пришлось доказывать, что у меня была юбка нормальной длины. Если бы я сказала, что у меня была юбка на десять сантиметров выше колена, мне бы просто сказали, что я сама виновата.

Со стороны следователя еще был очень странный вопрос: почему, когда меня пытались изнасиловать, я не позвонила в полицию? То есть вместо того, чтобы отбиваться? Еще спрашивали, почему я одна хожу по Туапсе вечером и так далее.

— А какие-то примеры адекватной реакции были?

— Да, в какой-то момент мое дело вела девушка-следователь. Мне казалось, что она очень сочувствует мне и, когда я давала ей свои показания, я видела, что она искренне переживает. Но почему-то так вышло, что она передала дело в прокуратуру со 111-й статьей. Сейчас мне уже поменяли следователя — теперь это такая суровая женщина.

— Осуждение жертв, с вашей точки зрения, — основная проблема в борьбе с таким насилием?

— Во-первых — да, общество сразу обвиняет жертв. Но, помимо этого, у людей есть понимание, что какой-то позор присутствует в том, что тебя изнасиловали. Что тебя как бы очернили и теперь ты вроде бы как уже не человек.

— Еще один важный момент в вашей истории: вас, вероятно, будут судить за превышение пределов необходимой самообороны. Применение этой статьи в России часто критикуют. Что вы сами о ней думаете?

— Честно, я абсолютно ничего не понимаю. Когда все только началось и ко мне приехали оперативники, я была уверена, что я скажу им, что меня пытались изнасиловать. А они скажут мне идти отдыхать и пообещают, что все будет хорошо. Я думала, что они поймут, что я — юная девушка ночью в незнакомом городе, а рядом со мной взрослый пьяный мужик. Я не думала, что будут какие-то вопросы о том, чем я защищалась. Я защищала свою жизнь так, как я могла. У меня всегда было представление, что если на тебя нападают, то ты можешь защищаться чем угодно. Потому что ты защищаешь свою жизнь и она все равно важнее, чем что-либо еще.

Сейчас я все еще недостаточно юридически грамотна, но я стараюсь вникнуть в наши законы и понять, как сделать так, чтобы подобных случаев было меньше. Как грамотно корректировать закон.

В целом сейчас мне кажется, что органам власти абсолютно фиолетово на нас и на наши жизни. Им абсолютно все равно, кто будет сидеть и за что. Ведь у той же полиции есть статистика и премии за количество дел. Я спрашивала адвоката, почему СК мне выносит 111-ю статью, а не переквалифицирует на более мягкую статью о самообороне. Он сказал, что если передадут дело с более серьезной статьей, то у них будет премия больше.

Но я все еще придерживаюсь мнения, что свою жизнь нужно защищать чем угодно, если есть реальная опасность. Но нужно делать поправку, что мы живем в России — в суде сложно доказать, что была реальная опасность. Пока не будет изменений в законе, нам нужно учиться защищаться и делать это грамотнее. Например, я теперь всем девочкам советую носить баллончики, а не ножи. Я недавно провела опрос в инстаграме. У меня аудитория пять-шесть тысяч [подписчиков] — из них 13% носят баллончики, а очень многие носят для самообороны ножи. Это крайне плохо и неправильно. Ведь правительство и правоохранительные органы не собираются нас защищать, и пока у нас нет защиты, мы должны уметь и учиться защищать себя правильно сами.

— Почему вы решили запустить такую акцию в соцсетях — фотографироваться с хештегом #самаНЕвиновата на теле?

— Человеку часто ставят клеймо «Сама виновата». А это — клеймо «Сама не виновата». На самом деле совершенно случайно придумали хештег и идею. Поучаствовать в акции может любой. Акцию поддерживают совершенно разные люди. Но оказывается так, что люди начинают писать пост в поддержку жертв насилия и вспоминают, что их когда-то тоже лапали или пытались изнасиловать. Если посмотреть посты, то видно, что очень многие из них — с личными историями. И я рада, что женщины, девушки и девочки говорят об этом. Но мужчины тоже поддерживают акцию, что очень радостно.

— Что вы сейчас делаете кроме акции в соцсетях?

— Кроме акции я запустила петицию в защиту жертв насилия и домогательств и сайт, который в скором времени будет информационным по этой проблеме. Сейчас я понимаю — если бы у меня были определенные знания в тот момент, когда я оказалась в Туапсе, я бы, может быть, и не была сейчас в такой ситуации. Например, если бы я знала, что мне в любом случае нужно сразу бежать в полицию. Что мне не нужно идти в душ, а нужно идти на экспертизу. Что нужно сразу как можно громче говорить о ситуации. Что есть правильные, а есть неправильные с точки зрения закона способы защищаться.

Поэтому одна из целей проекта — передать информацию. Хочу сделать небольшие памятки о том, что делать, если на вас напали, и расклеить их хотя бы по Москве и области — на большее пока ресурсов нет. Хочу сделать памятку о том, что делать, если напали в лифте. Хочу посотрудничать с [сервисами заказа такси] «Яндекс.Такси» или «Ситимобил», чтобы они у себя разместили памятку о том, что делать при нападении в машине. Чтобы все знали телефоны, по которым нужно звонить. Чтобы все знали о том, что существуют центры поддержки жертв насилия. Я хочу, чтобы люди знали, как правильно себя вести во время нападения и после. Потому что искоренить насилие как таковое мы не можем. Оно всегда было, есть и будет.

— Как вы считаете, российскому обществу в ближайшее время удастся побороть эту проблему с насилием?

— Сама я не считаю, что прямо сейчас меняю что-то в обществе или умах людей. На самом деле акция во многом нужна, чтобы посмотреть статистику, как общество на это вообще реагирует. И после запуска я увидела, что позитивных комментариев больше, чем негативных. И очень важно, что акцию поддерживает и мужской пол. Мне приятно осознавать, что что-то меняется. Но я не знаю, когда мы перестанем хейтить жертв — я не могу дать никаких временных рамок.