«Это было очень похоже на концлагерь» Условия в женских зонах в России тяжелее, чем в мужских. Как женщин-заключенных бьют и унижают, чтобы заставить работать, — на примере мордовской ИК-14

В 2013 году участница группы Pussy Riot Надежда Толоконникова, отбывавшая наказание в мордовской исправительной колонии № 14 за панк-молебен в храме Христа Спасителя, объявила голодовку, чтобы привлечь внимание к использованию в колонии рабского труда. Она заявляла, что заключенные вынуждены были по ночам работать на швейной фабрике, их били и заставляли часами находиться на холоде. Ситуация не менялась до декабря 2018 года, когда скрытая проверка ФСИН подтвердила факты использования рабского труда, после чего начальника колонии Юрия Куприянова уволили. Против него возбудили уголовное дело о превышении полномочий. Специальный корреспондент «Медузы» Павел Мерзликин поговорил с бывшей заключенной Юлией Шиндовой, которая проработала на швейной фабрике в ИК-14 шесть лет и освободилась в середине августа 2019 года.

«Конфликты между заключенными согласованы с администрацией колонии»

— Как вы оказались в колонии?

— Я жила в небольшом провинциальном городе в Саратовской области, работала поваром в кафе — жила обычно, как все люди.

В колонии оказалась по первой части 105-й статьи. Получилось так: в ноябре 2012-го я была в гостях, на меня с ножом кинулся знакомый мужчина. Я пыталась защититься, и получилось так, что превысила пределы самообороны. Наш «гуманный» суд посчитал, что это было умышленное убийство. Осудили на семь лет и отправили в Мордовию в ИК-14.

До приговора я была в СИЗО в Саратове. В колонию прибыла в июне 2013 года. Сразу же, когда я еще была на карантине, к нам приходили осужденные — бригадиры, мастера на производстве и так далее. Они узнавали статью, срок, болеем ли мы чем-то, есть ВИЧ или нет. В зависимости от этого они отбирали себе людей — кого-то на швейное производство, кого-то в пищеблок.

Изначально мне предложили пойти в столовую. Я отказалась, так как нам рассказывали, что там нужно будет тяжело работать, таскать баки по 50 литров на себе, надрывать организм. Это было не по мне, и я дала понять, что пойду на швейное производство. Я не знала, какие там условия. Думала, что приходишь, сидишь спокойно и уходишь. Если бы знала, как все на самом деле, то, думаю, выбрала бы столовую. Оказалось, что швейная фабрика — это самое тяжелое, а столовая — как отдельное государство [в колонии].

— Какими были первые дни в колонии?

— После карантина мы вышли на комиссию по распределению, там нам сказали бригаду и отряд, в котором будем работать, и на следующий день мы уже вышли на производство.

Наиболее странным в первые дни были отношения между администрацией и осужденными. Осужденных постоянно оскорбляли. Администрация могла подойти к новенькому, дать подзатыльник, пощечину, и чем дальше, тем хлеще. Из-за одного человека [не выполнившего план или совершившего нарушение] могли наказать весь отряд. Мы часами стояли на морозе или жаре. Девки повалом ложились на плацу [от жары].

Сами осужденные очень разные. Кто-то нормальный, кто-то считает себя выше других. Конфликтов достаточно было. Но все они тоже были согласованы с администрацией — осужденные получали разрешение на какие-то действия, чтобы не сидеть в ШИЗО лишний раз.

— Как устроена женская зона с точки зрения бытовых условий?

— Это бараки. В основном двухэтажные, был один трехэтажный. На каждом этаже по три секции — от 16 до 22 человек. Койки одноярусные. Если людей в секции больше, то кровати просто сдвигают и добавляют еще одну.

В баню водили раз в неделю — и то если нет перебоев с водой, которые случались частенько. Были такие проблемы, что некоторые осужденные не могли месяцами в баню попасть.

Из условий еще был магазин. Раньше в него можно было попасть, но никакого выбора из товаров там не было. С недавних пор выбор появился, но теперь туда не попасть. Магазин работает по будням и по воскресеньям. В воскресенье туда идет вся колония, и очередь отстоять нереально. А по будням с производства не уйти. При этом цены там выше, чем на воле. На воле дешевенькие сигареты можно купить за 60 рублей, там они стоят 100–110.

— Вы пересекались там с Надеждой Толоконниковой?

— Да, мы знакомы, но не общались. Я была в курсе ее дела и до того, как ее увидела. Плюс в колонию из-за нее часто приезжали репортеры.

— Как в колонии относились к ней? После того как Надежда рассказала о рабском труде в колонии, были отдельные заключенные, которые утверждали, что она врет.

— Те, кто говорит, что она только пиарилась, это люди, которые очень близки к администрации [колонии]. Там распространены такие отношения. Как им скажет администрация, так они и будут говорить. Возьмем ту же Хасис. Она неоднократно говорила, что Толоконникова только пиарится на других осужденных и нет смысла ее поддерживать. Но Хасис хорошо общается с администрацией, и сейчас у нее больше возможностей, чем у любой другой осужденной, — у нее даже есть доступ к компьютеру. Ее статус выше любых других осужденных.

— Как вы считаете, в чем отличие женской зоны от мужской?

— На женской построже. У нас был общий режим, но условия были чуть ли не как на особом режиме. Администрация запрещала ходить по одному и даже по пять человек, участки зоны постоянно закрывались на ключ и так далее. Администрации на осужденных абсолютно все равно.

«Никакого тебе обезболивающего. Иди работай»

— Вы попали на швейное производство. С чего началась работа?

— Сначала дают три дня на то, чтобы освоиться. Привыкнуть к «мотору» [то есть швейной машинке], шить качественно. За эти дни к тебе подойдут раза четыре — два раза посмотрят со стороны, еще два покажут еще раз, как шить. При этом оборудование там очень старое — с 1970-х или 1980-х годов. Новое оборудование начали завозить только пару лет назад, да и то только по несколько «моторов».

Через три дня ты должна уже работать как полноценная швея. Если человек не справляется с нормой выработки — не успевает или возникли проблемы с «мотором», — то его наказывают. Отправляют на постоянные хозработы, гнобят, применяют силу. До рукоприкладства со стороны бригадиров тоже доходит. Тебя отводят в подсобное помещение и избивают.

Но жаловаться администрации бесполезно. Они тебя послушают, подойдут к человеку, который поднял на тебя руку, и скажут: если делаешь, делай это тихо. На этом все, никаких мер не будет.

— Какие нормы выработки на день?

— Нормы выработки спускают бригадирам начальники производства. Зимой это порядка 80 костюмов (куртка и штаны) в день, летом — примерно в два раза больше, потому что там одежда полегче, летнего образца. При этом никого не волнует, если людей в бригаде стало меньше. Обычно в ней 40–50 человек, но люди вышли по УДО и вас стало 30, то шить вы все равно будете 150 летних костюмов. Если начинаешь жаловаться, тебе говорят, что ты лезешь не в свое дело, а на следующий день на тебя составят рапорт.

— По сколько часов вы работали?

— Мы работали постоянно, буквально жили на производстве. Домой нас отпускали около часа ночи, еще час на помыться. Около двух мы ложились спать, а вставали без пятнадцати шесть. Шли на зарядку и далее по распорядку дня.

— Такие нагрузки были из-за того, что часть заказов отшивалась налево?

— Да. Люди из администрации приносили нам ткань, говорили, сколько, чего и какого размера им нужно. И забирали они все это сами, а не как обычно, когда мы отшитую продукцию отдавали на склад. На такие заказы нам тоже ставили максимально сжатые сроки.

— Сколько вы прожили в таком графике?

— Больше пяти лет.

— У вас со здоровьем все в порядке?

— В целом в принципе да. Если не считать больших проблем с венами на ноге, которой я жала на педаль. Я не могла ходить, но в санчасти говорили: «Да ты просто работать не хочешь, никакого тебе обезболивающего. Иди работай».

Но были женщины, которые вообще не выдерживали. Была у нас женщина, которая тоже постоянно «жила» на этом производстве. В итоге у нее случился инсульт, ее отнесли в санчасть, где сотрудники ее просто положили на кушетку и ушли куда-то на 20 минут. Только после этого начали осматривать ее, просить машину в больницу. Ее привезли туда, и в реанимации она умерла.

До этого у нее все было нормально. Просто наступил день, когда стало плохо, но ты не можешь никуда уйти с промзоны. Тебе надо шить, чтобы не было проблем. Ведь как только ты сшил меньше положенного, со стороны администрации начинался пресс. Они выводили нас на улицу стоять — и не важно, какая была погода и как мы одеты. Могли заставить стоять на лютом морозе полураздетыми и в этой бумажной обуви, которую там выдавали.

— Как сами женщины относились к таким условиям?

— Поговорить об этом можно друг с другом, но обсуждают это процентов 15, не больше. В основном они страдают, но молчат. Боятся наказания, боятся, что их никто не поддержит. Я постоянно слышала от осужденных, что нет смысла ничего говорить. Ничего не изменится, только УДО вам запорют.

«Они самоутверждаются за счет слабых»

— Были ли среди сотрудников какие-то люди, которые помогали заключенным и относились нормально?

— Были, но единицы. Например, была младший инспектор, про которую я вообще ничего плохого не могу сказать. Был момент, когда меня зимой закрыли в ШИЗО на 11 суток — меня отправили, потому что я всегда была за справедливость и пыталась что-то доказать администрации. Я никогда не умела молчать, постоянно спорила с ними.

В ШИЗО, кроме платьица и сланцев, на тебе нет ничего — а там абсолютный холод, лавки пристегнуты к стенам и так далее. Даже на носки нужно спрашивать разрешение начальства. Ко мне в ШИЗО пришел [начальник колонии Юрий] Куприянов, я начала его просить разрешить мне взять носки. На что он говорит: «А что, ты замерзла? Ну посиди, я попозже приду». Пришел он спустя три дня. За эти три дня я стала там чуть ли не синяя уже, но младший инспектор помогла мне. Без какого-то разрешения руководства принесла мне носки. Это было уже что-то.

— Из этого и других свидетельств заключенных складывается впечатление, что Куприянов и большинство работников администрации — садисты. Это так?

— Не знаю. Я всегда говорила им, что они самоутверждаются за счет слабых людей. Пользуются своей властью. Тот же Куприянов постоянно словесно унижал осужденных. Говорил, что он хозяин зоны и он будет решать, что и как здесь будет.

В целом все это было очень похоже на концлагерь. Хотя это была женская колония общего режима.

— Как бы вы описали Куприянова как человека?

— Он семейный человек, у него есть жена и сын. Жена пару раз заходила в зону, но совсем ненадолго. Как человек в колонии он проявлял себя только с теми осужденными, которые сдавали администрации других заключенных. С ними он вел себя лояльно. С остальными он вел себя иначе. Применял силу. Например, на моих глазах он избил девушку из Московской области, которая позволила себе как-то повысить голос в ответ на его крики на дисциплинарной комиссии.

Доходило до того, что в зоне лично Куприянов и еще один сотрудник администрации сжигали котят. В колонии есть кошки, они там плодятся. Не знаю, что за неприязнь к животным у администрации, но время от времени они отдавали заключенным распоряжение поймать по одной-две кошки на отряд. Потом они завязывали кошек в пакеты, открывали топку в кочегарке и кидали туда живых кошек. Мне кажется, это уже какое-то психическое заболевание. Для меня это садизм. Это ужасно.

«Бригадиры до сих пор могут побить»

— После того как Надежда Толоконникова в 2013 году рассказала о рабском труде в колонии, условия как-то изменились?

— Нет. Было какое-то затишье на несколько дней, пока ходили с проверками, но потом все было по-прежнему. Это был непрекращающийся круговорот. Прекратилось это только в конце 2018 года, когда появилось дело против Куприянова.

— Вы понимаете, почему оно появилось сейчас?

— Мне кажется, сейчас просто уже достаточно много свидетельств об этом. Если раньше говорила одна Толоконникова, то сейчас уже несколько девочек заявляют об этом. Все рассказывают, что знают. Ведь нет смысла держать это в себе. Нельзя просто забыть, ведь там остались нормальные девчата. На швейной фабрике работает порядка 200 человек.

— Как вам кажется, швейная фабрика была для Куприянова способом заработать?

— Да, для администрации это был способ увеличить свой личный бюджет, заключенным платили по несколько сотен [рублей] в месяц. У меня никогда не было сомнений, что они хотят заработать на левых заказах. А к женщинам относились просто как к рабочей силе.

Не могу сказать, что Куприянов — богатый человек, но он все-таки сделал себе неплохой достаток за все эти годы.

— В конце 2018-го его сняли с должности. Он действительно ушел с зоны?

— Да, когда начались проверки, пошли разговоры об уголовном деле, он появлялся в колонии только пару раз. В последний раз ему даже стало плохо с сердцем, ему скорую помощь вызывали. Слава богу, в колонии его больше нет.

— Что изменилось в колонии с его уходом?

— В цеху поставили видеокамеры. Ночных смен не стало. В последнее время мы работали с утра и до 17:00. Это гораздо проще и лучше. Переработок не стало, но работали мы на той же скорости, что и раньше. Бригадиры до сих пор могут побить. Правда, уже не так, как раньше, — не до крови и серьезных последствий.

Конечно, все стало проще. Но нужно учесть, что в колонии полностью поменялось руководство. И у каждого свои заморочки. Сейчас придираются к каждой мелочи. Администрация объясняет это тем, что сейчас много людей ушло из колонии по УДО и некому работать [на производстве]. «Посидят, ничего страшного», — сказали.

— Что было самым трудным за все годы в колонии?

— Именно работа. Выдержать вот это все. Мы ведь действительно жили на промзоне, могли даже не выходить на ужин. В барак мы приходили тупо поспать несколько часов.

— Как прошли последние дни?

— Последние три дня я уже не работала. В последний день мы посидели с друзьями по отряду с чаем и конфетами.

— Сейчас вы планируете участвовать в уголовном деле против Куприянова, начали сотрудничать с «Зоной права» — уже обратились с ходатайством о выдаче документов по делу.

— Да, я уже написала, чтобы меня признали потерпевшей по делу. Может это глупо звучать, но я всегда за справедливость и хочу рассказать, как все было. То, как он обращался с женщинами… Мы не мужики. С нами не надо так. Мы — женщины. Это тяжело.

Я никому не желала бы зла, но хотела бы, чтобы ему дали реальный срок. Чтобы он несколько лет прочувствовал все на своей шкуре. Чтобы все понял. Одно дело быть главным над осужденным, а другое — стать самим осужденным.

Но я не уверена, что это произойдет. Не знаю, как собирали материалы против него. Когда я еще там была, в колонию приезжали и СК по Мордовии, и другие ведомства. Но все вопросы сотрудники задавали формально. Только чтобы показать, что они сделали свою работу. Они не были заинтересованы в раскрытии дела, просто поговорили для процедуры.

— А что вы планируете делать на воле, помимо участия в деле Куприянова?

— Я переехала в Москву. Сейчас устраиваюсь на работу. На швейное производство. У меня уже привыкли руки к этому. Ничего нового для меня не будет.

Этот материал — часть проекта «Голунов. Сопротивление полицейскому произволу». Мы рассказываем, как устроена правоохранительная система, как бороться с преступлениями полицейских, как не становиться легкой мишенью для силовиков. Все новые материалы появляются в телеграм-канале.