«Когда „Град“ работает, это как землетрясение» Интервью журналиста «Дождя» Дмитрия Еловского. Он попал под обстрел в Нагорном Карабахе и рассказывает, что там происходит

Ситуация в непризнанной Нагорно-Карабахской республике продолжает ухудшаться: в пятницу, 2 октября Азербайджан начал обстреливать ее столицу — Степанакерт. В регионе работают иностранные и российские журналисты. Накануне под обстрел в карабахском городе Мартуни попал заместитель главного редактора телеканала «Дождь» Дмитрий Еловский (он спрятался в бомбоубежище и не пострадал); были ранены сотрудник армянского издания 24news.am и оператор телеканала «Армения», а также два журналиста французской газеты Le Monde. Спецкор «Медузы» Анастасия Якорева связалась с Еловским, чтобы узнать, что происходило в Мартуни перед обстрелом и сразу после него, а также поговорить об обстановке в Ереване и Степанакерте.

— Как вы себя чувствуете после обстрела? У вас нет серьезных травм?

— Вообще никаких ранений нет, ни царапины. 

— Расскажите, когда вы приехали в Карабах и почему решили ехать в Мартуни?

— В [столицу Нагорного Карабаха] Степанакерт я приехал вчера (имеется в виду 30 сентября; здесь и далее курсивом — примечания «Медузы») поздно вечером. Тут довольно спокойно, иногда кружат дроны над городом, периодически работает воздушная тревога, дроны сбивают (2 октября начались обстрелы Степанакерта).

Вчера утром думали, куда поехать с группой международных журналистов и представителями пресс-центра Нагорного Карабаха. Сначала хотели ехать в Мартакерт, это небольшой город рядом со Степанакертом, но потом пресс-служба [Нагорного Карабаха] сказала, что там слишком опасно, там стреляют, и нам предложили ехать в Мартуни. Это тоже недалеко от Степанакерта, где-то час езды — нам сказали, что там спокойно.

В Мартуни действительно тихо и спокойно, но там 27 и 28 сентября были обстрелы и первые жертвы; короче, все началось оттуда. Там умерла девочка девяти лет, умерла бабушка.

— Что вы успели увидеть, пока не начался обстрел?

— Когда мы приехали в Мартуни, то увидели последствия событий, происходивших несколько дней назад. Мы видели снаряды, разрушенные дома и такие натюрморты, заметенные песком, строительным мусором: детские игрушки; фрукты на столе, которые начали есть — но при этом все в пыли, бетоне, кирпичах, камнях. Понятно, что были обстрелы, но несколько дней назад. Не было ощущения, что сейчас что-то прилетит, потому что мы даже заезжали в магазин — в мясную лавку, мясник разделывал мясо, была какая-то жизнь. 

— Много было разрушенных домов?

— Мы видели несколько, нам показали три или четыре, но я не знаю, сколько их на самом деле было. Это не линия фронта, не город, где стоят «Грады», это просто обычный город в Карабахе, небольшой, довольно милый, сонный, провинциальный — с сезоном сбора урожая. Не было ощущения, что мы где-то посреди зоны военных действий. 

— Когда и как вы попали под обстрел?

— Мы ездили по домам, куда попадали снаряды, смотрели, как живут местные жители. Я снимал какого-то пожилого мужчину, который показывал мне осколки от «Града» (системы «Град» есть и армянской, и у азербайджанской сторон конфликта), которые он нашел у себя во дворе. Я их снимал крупным планом и спрашивал у него: «А это „Град“?» Он говорит: «Да кто ж его знает». В какой-то момент мы оказались в центре города с другими журналистами из других машин, из других автобусов — мы просто остановились и решали, кто куда дальше едет. В этот момент начался обстрел.

Я снял сам момент начала обстрела; [было] слышно, что работает система «Град», потому что вдалеке слышны залпы — один, второй, третий. И через несколько секунд взрывается снаряд рядом с нами. Нам повезло, что мы находились в десяти метрах от входа в бомбоубежище. Мы довольно быстро сориентировались и рванули туда. Это как будто землетрясение, когда «Град» начинает работать — но как будто у тебя не только земля трясется, а трясется все вокруг: трясется воздух, трясется небо, трясется стена, трясется потолок бомбоубежища. То есть весь мир как будто ходит ходуном. 

— Бомбоубежище было специально оборудованным?

— Я не могу говорить, где именно мы находились, пресс-центр просит не сообщать деталей. Но я могу сказать, что мы были в центре города, где точно не было никаких огневых точек Арцаха (так армянская сторона называет Нагорный Карабах). Полетели снаряды, и мы просто рванули внутрь здания, где был подвал. Обычный подвал с электричеством и высотой потолков около одного метра 80 сантиметров. Там были и журналисты, и местные люди, и чиновники, и женщины пожилые. 

— Вы видели, как были ранены французские журналисты? (Под обстрел попали два журналиста французской газеты Le Monde.)

— Вчера мы ехали с ними вместе из Еревана. Они абсолютные французы — как вы себе представляете французов, такие они и есть: с акцентом, с жестами. Один Ален [Кавали] — коренастый парень с бородой, пишущий журналист; другой — Рафаэль [Ягобзаде] — фотограф, у него кроме цифрового был еще пленочный фотоаппарат. С ними была девушка-армянка, местный фиксер. Ей жутко повезло: на ней вообще ни царапины. Парни находились с ней вместе в километре от нас в доме, который мы до этого сняли и куда 27-28 [сентября] попадали снаряды. Говорят, снаряд в одну воронку не попадает, но вот — попадает.

— Это частный дом был?

— Да, тут мало домов многоэтажных, в основном это частный сектор с приусадебным хозяйством, курами, кроликами, садом, огородом. Сейчас еще сезон сбора урожая: видно, что висят спелые гранаты, тыквы лежат на земле, их надо собирать, но их никто не собирает. Алена ранило осколком того же «Града», который по нам работал; видимо, первый выстрел пришелся по нам, второй — по ним. У Алена несколько ранений, самое серьезное — в живот, большая кровопотеря. Я потом ехал в машине, в которой его везли в госпиталь в Степанакерт, и даже по пятнам на сидении было понятно, что коллега наш много крови потерял.

Еще с нами в бомбоубежище был оператор телеканала «Армения», его, по-моему, задело осколками от «Града», но ему быстро оказали первую помощь, вроде с ним все в порядке. 

— Долго еще продолжался обстрел после того, как вы зашли в бомбоубежище?

— Да, часа полтора с перерывами. Мы дождались получасового затишья и, по-моему, нам кто-то позвонил и сказал, что мы можем выбираться. Сказали, что дорога не обстреливается, но мне было на самом деле очень страшно ехать обратно в Степанакерт, потому что если дорога не обстреливается сейчас, не факт, что она не обстреливается через 10-20 минут. А ехать [до Степанакерта] час, и что угодно может произойти. Попадание в машину — это все, там не спрячешься в бомбоубежище. 

— Насколько сильнее стали разрушения в Мартуни после обстрела?

— Сильные разрушения. Я не успел снять, и очень жалею. Но было видно, что квартал, в котором мы находились, сильно пострадал, в машину попало, которая рядом с нашей была, она сгорела. И дорожное полотно было повреждено. И еще такая деталь: мы уезжали из города, водитель топил на максимум, мы пытались найти выезд, свернули, и вдруг посреди дороги стоит дед, который преграждает дорогу и показывает — сюда ехать нельзя. То есть это пожилые мужчины, для которых эти бомбежки — просто какая-то ерунда, и они стоят и просто показывают дорогу как регулировщики: тут не проедешь, там разрушения на дороге или не выйдешь на трассу. Несколько раз мы поворачивали не туда и каждый раз встречали такой человеческий дорожный знак. 

— Как в целом местные жители относятся к тому, что происходит?

— Никто из тех, с кем мы разговаривали, и чьи дома не разрушены, не собираются уезжать. Я могу сказать про ребят из Еревана — это мои знакомые и знакомые знакомых, они с облегчением относятся к этой войне, они говорят: слава богу, наконец-то все решится. То есть они не могут больше ждать, для них любое развитие ситуации, любой исход — это уже исход.

Видимо, для армянских мужчин и для тех, кто живет в Нагорном Карабахе, ситуация настолько тупиковая, что они рады тому, что можно как-то ее развязать — можно поехать на фронт. Причем на фронт едут совершенные хипстеры ереванские, то есть молодые парни со стильными прическами в оверсайз футболках, которые не то что пороха не нюхали — они ни разу из стрелкового оружия не стреляли.

— Вы сами таких добровольцев видели?

— Я встречался со своими друзьями в Ереване из творческой интеллигенции, мы с ними сидели вечером вместе, и они говорили: вот этот поехал, а мне этот пишет, что он сейчас уезжает, а этот записался [в добровольцы]. И это люди, которых я тоже знаю. 

— У вас сложилось какое-то понимание по поводу числа погибших?

— Ну, как я вам скажу? Я погибших не видел, но они явно есть. Нам сказали, что сегодня [1 октября] в Мартуни четыре человека погибло, 11 раненых, включая наших коллег-журналистов. 

— Какая обстановка в Степанакерте?

— В Степанакерте я не слышал взрывов (2 октября начались обстрелы Степанакерта), не видел военной техники, но фронт отсюда в нескольких десятках километров. Магазины работают, в некоторых отелях работают рестораны, бары.

При этом в городе совершенно темно. Выключено все. Люди в домах сидят без света, чтобы лишний раз не давать наводку. Единственный свет, который освещает город сейчас, это фары автомобилей. Я заселялся в отель, мне сказали: свет не включай, только при полностью задернутых шторах.

Из того, что я слышал — есть проблемы с хлебом, хлеб не всегда и не везде есть. В отеле хлеб есть. Видел, в Ереване собирали гуманитарную помощь — очень много сигарет и очень много сладкого, потому что говорят, что сигарет и сладкого много не бывает.

Еще я встретил в лобби своего отеля чувака, его фамилия — Тохатян, который играл главную роль в сериале «Последний из Магикян». Он армянин, естественно, и занимается координацией помощи здесь. Я у него спрашивал, чего не хватает. Он говорит: всего хватает, оружия не хватает. 

— Вы планируете остаться?

— Наверное, на несколько дней. Но после сегодняшнего дня я знаю, что многие коллеги уезжают.