В США нашли неизвестное стихотворение Владимира Набокова, посвященное (внезапно) Супермену Режиссер Михаил Идов его перевел. «Медуза» публикует этот текст
Литературовед и переводчик Андрей Бабиков нашел в Библиотеке редких книг Йельского университета стихотворение Владимира Набокова «The Man of Tomorrowʼs Lament», посвященное Супермену и Лоис Лейн. Стихотворение написано в 1942 году, оно никогда не публиковалось — однако известно, что Набоков отправлял рукопись в журнал The New Yorker (но его так и не напечатали, посчитав непонятным). Судя по всему, Набоков вдохновился обложкой 16-го выпуска комикса о Супермене, на которой Кларк Кент и его подруга Лоис Лейн смотрят на статую супергероя. Режиссер и писатель Михаил Идов не раз обращался к творчеству Набокова, в том числе он несколько раз писал о нем в The New Yorker. Идов перевел найденное стихотворение «Плач человека завтрашнего дня». «Медуза» публикует этот текст с комментарием автора перевода.
Михаил Идов
Самое изумительное, на мой взгляд, что этим стихотворением Владимир Набоков в 1942 году предвосхищает не только комикс The Watchmen («Хранители») и основную сюжетную коллизию сериала The Boys («Пацаны»), но и — одним изящным упоминанием Берхтесгадена (в котором стоял замок «Орлиное гнездо») — на 60 лет опережает пулитцеровский роман Майкла Шейбона «Потрясающие приключения Кавалера и Клея», в котором Супермену дают-таки разобраться с Гитлером. Более того, он на ходу изобретает понятие пасхалки для фанатов: желтое небо, статуя в Центральном парке и даже реплика Лоис Лейн взяты с конкретной обложки 16-го выпуска комикса.
Вряд ли сам Набоков считал это стихотворение большой удачей — на тот момент он все-таки еще только осваивался в английском: «чемпион по фигурному катанию встал на роликовые коньки», как он скажет [своей жене] Вере. Но 20 лет спустя, уже достигнув на своем втором языке недостижимых высот, он ровно этим же размером и с парой очень похожих приемов напишет стихотворную часть «Бледного огня». Так что перед нами очередное и крайне своевременное напоминание, что нет литературы высокой и низкой, а есть идеи остроумные и нет.
Плач человека завтрашнего дня
Носить очки — мой долг. Иначе враз
И легкие ее мой суперглаз
Узрит, и печени дрожащий ком
Покажется, как в водорослях сом,
В сени костей. Измученный изгой,
Слоняюсь я по свету, словно мой
Из «Лира» соименник. Весь мой вид —
Носи я хоть трико, хоть тройку-твид —
Мне ненавистен: и могучий торс,
И каждой мышцы корабельный трос,
И синий чубчик. Ключ моей хандры —
Не пропасть, разделившая миры
Фантазии и Факта от и до
(Мне не слетать в «Орлиное гнездо»
И даже по призыву не попасть);
Меня постигла худшая напасть.
Я молод, полон сока, что твой клен,
И, что неудивительно, влюблен.
Но все позывы сердца и души
Стальной рукой не хочешь, а души:
Моя любовь — землетрясенье, смерч,
И брачный час сулит невесте смерть,
Отелю снос, а рядом с ним домам
Как минимум ремонт оконных рам.
А ежели она переживет
Сей взрыв любви? Какой зачнется плод?
Что за младенец ринул бы на свет,
Сбив с ног врача? Он в возрасте двух лет
Сломал бы в доме каждый стул и стол,
А ножкой топнув, рухнул через пол;
Нырял в колодец в три; в четыре-пять
Сигал бы в печь на «я иду искать»;
К восьми играл бы в поезда, подняв
Над головой всамделишный состав;
А к девяти бы всех моих врагов
Избавил от оков. И был таков.
Вот почему, где я бы ни летал,
Как высоко, как ни был плащ мой ал,
Погони за карманниками мне
Скучны. Парю в небесной желтизне
Один. Плечистый, но сутулый Кларк,
Из мусорного бака взяв пиджак,
Сминает плащ и прячет в тот же бак.
Год-два спустя: аллея, Централ-Парк,
И статуя моя. И женский вздох:
«Ах, Кларк, как он чудесен!» Да, неплох,
Я бормочу, вздыхая втайне — но
Обычным парнем быть мне не дано.
