Мемориал Борису Немцову в Москве стал местом, куда люди приходят в тяжелые моменты своей жизни Волонтеры, дежурящие на Большом Москворецком мосту, рассказывают, что он значит для россиян и для них самих
Уже десять лет волонтеры дежурят у места убийства Бориса Немцова на Большом Москворецком мосту, где сразу после гибели политика образовался стихийный мемориал. Хотя провластные активисты и городские службы раз за разом уничтожали его, а сами дежурные сталкивались с нападениями, они каждый раз возвращались с портретами Немцова и цветами. «Медуза» поговорила с активистами о том, чем за эти годы стал для них мемориал (их имена изменены из соображений безопасности).
Елизавета, 60 лет
В тот день мы [с протестной группой, с которой проводили акции на Манежной площади] были у памятника Жукову. Там ежедневно собиралась группа протестно настроенных людей. И мы, естественно, общались в интернете. И вдруг один из нашей группы пишет: «Немцова убили». Мы ему: «Слушай, ну ты же серьезный человек, что ж ты так шутишь?» Он пишет: «Да нет, как шучу? По „Эху“ сказали».
После этого все стали смотреть фейсбук. Он весь запестрел сообщениями, что убили Немцова, то есть мы узнали практически сразу. Было такое состояние, что нужно было ехать. Ехать туда. Стояла жуткая непогода, дождь, снег, что-то невообразимое. Мы вместе с группой с Манежки опять собрались вместе. Женя, наш, так сказать, лидер, говорит: «Ну что, чего мы здесь стоим-то? Давайте пойдем на мост». Но без цветов идти не очень удобно. Один из наших сказал: сейчас будут цветы. Откуда он часа в два ночи достал цветы, не знаю.
На мосту было снято перекрытие, потому что тело [Бориса Немцова] уже увезли. Наши [с друзьями] цветы были одними из первых, но не первыми. После этого уже началось… Цветы, цветы, цветы. На следующий день мемориал был уже очень большим. Очень. Почти от середины моста и до его начала.
Когда прошел месяц со дня убийства Немцова, люди опять принесли цветы на мост. И вечером — даже не дождавшись ночи! — приехал «Гормост» и все-все убрал. Это событие, на мой взгляд, и стало отправной точкой создания мемориала на постоянной основе (хотя еще до этого, в 20-х числах марта, мемориал разоряли «сербовцы» — Гоша Тарасевич с, так сказать, друзьями). То, что разорили мемориал, настолько возмутило людей, что начались дежурства. Так что, когда прохожие, [идущие по мосту мимо мемориала], спрашивают меня, кто организовал мемориал, наверное, они ожидают, что я назову Ходорковского или еще кого-то. А я показываю на Кремль и говорю: вот они организовали.
Одно время, где-то пять-шесть лет назад, у нас, волонтеров, даже была таблица: мы подсчитывали, сколько раз разоряли мемориал. На тот момент было 120 с чем-то разного рода нападений. С тех пор интенсивность уменьшилась. Я думаю, что сейчас нападений было больше двухсот, а именно уничтожений [мемориала] около 80, — это моя личная оценка. В основном [сейчас] это делают «сербовцы», а раньше часто — «Гормост». В 2016 году у «Гормоста» была такая тактика: приезжала полиция, нас забирали в отделение и, пока нас не было, весь мемориал зачищали. Но мы возвращались и восстанавливали его.
[Разорение мемориала] — это, конечно, психологическая травма. Для меня самое тяжелое уничтожение мемориала было в 2021 году, где-то через неделю после дня рождения Немцова. Мемориал был очень красивый. Это была суббота, я дежурила одна. И тогда как раз пришел Тарасевич. Я все говорила, что я человек очень мирный, очень тихий. И если кто придет, я тихо-мирно отойду в сторонку и буду снимать. Но когда появился Тарасевич, я бросилась… В общем, начала с ним драться. Конечно, никакого толка от этого не было.
Их было двое. Я не помню, что я им тогда сказала. Они уничтожили мемориал на моих глазах, но мы к тому времени научились очень быстро, в течение нескольких часов, его восстанавливать. У нас уже все было отлажено: кто-то привозит портрет, кто-то едет за цветами, кто-то дает оповещение в соцсетях. Я помню свою опустошенность тогда. Потом пришли друзья, и все стало значительно лучше.
Первые пять лет, до пандемии, мы дежурили круглосуточно. Один дежурный мог простоять два часа, другой — 10–12. Все по-разному. У кого сколько сил, сколько времени. Кто-то работал и приходил после работы. В течение долгих лет по ночам мы дежурили вдвоем, считалось, что это самое опасное время. Мы организовывали себе сидушки, сидели на парапете. Сейчас у нас стульчик есть. Раньше я дежурила по ночам, но сейчас уже не могу. Не только потому, что это физически тяжело, но и по семейным обстоятельствам.
Во время пандемии мы ушли с моста. Где-то месяца три нас не было: боялись, что заразим кого-то. Где-то с конца июня мы возобновили дежурства, но оказалось, что часть дежурных переболела и [из-за проблем со здоровьем] больше не могла дежурить. Восстановить дежурства в полном объеме мы уже не смогли, поэтому сейчас стоим с четверга до ночи воскресенья. Число волонтеров все время меняется, но, наверное, нас человек 25.
Дежурства, во-первых, нужны мне самой, для своей души. Не в религиозном смысле: я человек неверующий. Но душа у человека все равно есть. Я всегда говорю, вдруг у меня когда-то будут внуки и они через 20 лет спросят: «Бабушка, а вот было такое время, что ты тогда делала?» Мне же нужно будет отчитаться перед внуками.
А еще это нужно людям. В каком-нибудь маленьком городке сидит человек, который думает примерно так же, как мы. И он сходит с ума, потому что все вокруг думают по-другому. Этому человеку нужно, чтобы мемориал был, потому что мы на мемориале думаем примерно так же, как он в своем маленьком городке. Для таких людей это очень важно. И я это знаю, потому что они приезжают на мемориал, говорят: как хорошо, что вы есть. Для них мы и действуем.
Когда мы начинали, со стороны прохожих было очень много агрессии. Они говорили: шли бы вы туда, где ваш Немцов. Сейчас, как ни странно, агрессии стало меньше, больше какой-то поддержки.
Наверное, для меня в Немцове было главное то, что он мог говорить со всеми. Мог договариваться. Это то, чего сейчас очень не хватает. А еще то, что он был живой человек, с колоссальными прорывами вперед и ошибками. И — это говорят очень многие люди, приходящие на мемориал, — он был провидец. То, что он говорил тогда, сейчас сбывается. И самое интересное, что это понимает и молодежь.
Иногда люди, приезжая [в Москву], приходят специально на мемориал. До пандемии приезжали из Германии, США. Сейчас — вся Россия. Бывает, у человека есть несколько часов на пересадку в Москве, и он приезжает на мост. Ему важно посмотреть, что мы есть.
Как ни странно, против нас почти не было административных дел. Все наши задержания (а их было немало, меня задерживали пять или шесть раз) не заканчивались судом. Дело против Жени Мищенко [возбудили] не как против волонтера. Виктор Леваков, которого я тоже хорошо знаю (мы дежурили когда-то вместе), в последние годы не дежурил, хотя и не отрывался от нас. Он действовал не как волонтер моста, а именно как частное лицо.
Ваню [Ивана Скрипниченко] я знала, мы дежурили вместе. Волонтеры собирались на мосту на 900 дней со дня убийства Немцова. Ваня отдежурил предыдущей ночью и пришел на минуту молчания. На площадке, не на самом мемориале, а чуть дальше, у него произошел разговор с каким-то прохожим, который его ударил со словами: «Ах ты Путина не любишь?» Ваня подал заявление [в полицию], поехал в больницу, откуда его отпустили домой. Через несколько дней он вновь обратился в больницу и там умер.
Мои родственники, скорее всего, очень боятся за меня. Мне бывало страшно выходить на дежурства, я же человек немолодой, очень нездоровый. Даже не то чтобы страшно, а как-то очень неспокойно. После первого моего задержания на мосту было очень неуютно.
В феврале 2022 года [в начале полномасштабной войны], конечно, был ужасный, жуткий шок, хотя я и предполагала, что это может случиться. Я заболела ковидом, а перед этим у меня был перелом позвоночника, я никуда не выходила. Через какое-то время я опять стала дежурить. 16 февраля 2024 года я дежурила на мемориале. Я не сторонница Навального, но все, что произошло, для меня совершенно чудовищно. Я помню, был звонок от подруги, она сказала, что Навальный умер, и буквально через несколько минут пришла девушка в слезах: ей нужно было с кем-то поговорить. Потом пришла еще одна девушка с цветами, и пошли, пошли люди. Мемориал стал местом, куда люди стремились прийти в тяжелый для них момент.
Помню, году в 2018-м, ночью, я дежурила с Павлом Колесниковым, который был самым первым дежурным. Его уже нет в живых. Около нас остановились мужчины — когда ночью люди останавливаются, особенно если это лето, бывают интересные разговоры, ведь ночью человек уже никуда не торопится. Эти принадлежали к той категории, что нас не поддерживает, но были вполне здравомыслящими, нормальными, без агрессии. Им интересно было поговорить. Мы говорили в том числе о мемориале, и один из этих мужиков мне сказал: «Я вас не поддерживаю, но то, что вы делаете, очень важно. Если вы продержитесь еще года два или три, вы станете частью Москвы». Мы продержались это время. И вот сейчас мемориал — это, может быть, часть Москвы. Может быть, я говорю очень уж самонадеянно, но, наверное, это одна из причин, почему нас не разгоняют так кардинально.
Рита, 24 года
Я начала дежурить после начала войны. Я целенаправленно пришла на мост с лилиями (это одни из любимых цветов Немцова) после того, как посмотрела фильм «Слишком свободный человек». Там я разговорилась с волонтерами и после того, как простояла с ними несколько часов, поняла, что не могу не внести какой-то вклад. С того момента я регулярно дежурю.
Привычный уклад жизни тогда [в начале войны] рушился не только у меня, но и у многих людей. В обычной жизни ты не всегда видишь вокруг много хороших людей. Если ты человек с определенными [антивоенными] взглядами, в России сейчас опасно находиться везде. Риски всегда есть. Мост стал для меня местом свободы, местом, где можно очно помочь чем-то небольшим, поговорить с хорошими людьми. Для меня суперважно регулярно находиться в таких местах и так сохранять веру в людей.
Мемориал — тоже небезопасное место, учитывая недоброжелателей, которые приходят и пытаются провоцировать волонтеров. Но если на мосту что-то происходит, всегда можно обратиться к полиции. Они могут хотя бы как-то остановить людей, которые проявляют открытую агрессию по отношению к волонтерам.
Активисты движения SERB — наши регулярные гости. Мы пытаемся относиться к ним нейтрально. Они приходят за контентом, и их провокации всегда направлены на то, чтобы снять [на камеру] волонтеров, [показать их] с плохой стороны. Часто происходит так, что, не получив ответной реакции, они уходят, потому что конфликта не получилось.
Недавно [8 февраля], в ночь на субботу, было нападение на дежурного. Мы сами не знаем, кто это был. Предполагаем, что либо недоброжелатели, либо подкупленные люди. Между волонтером и тем, кто его спровоцировал, завязалась драка: были синяки, ссадины, кровь.
Те друзья, которые знают [о волонтерстве], меня поддерживают. Семья переживает, но это решается довольно просто: я не делюсь с ними подробностями, новостями, чтобы лишний раз не вызывать стресс. У всех, наверное, есть выбор между стрессом в семье и собственными принципами. Я бы не смогла отказаться от помощи мосту, пока она возможна. Я выбираю просто поменьше рассказывать.
Во время дежурств я видела много людей, которые приезжали из других городов. Они очень тепло отзывались о Борисе Ефимовиче, рассказывали, как им важно, что мемориал существует, делились своими взглядами. Для меня мемориал «Немцова моста» — это не совсем про место, портреты, цветы, а скорее про общество людей, которые объединились, которые, несмотря на ограничения, страхи, переживания, все равно сохраняют в себе память и поддерживают друг друга.
Каждый воспринимает личность Бориса Немцова по-своему. Кому-то близки его высказывания о мире, о жизни, и поэтому они считают, что необходимо сохранять память о том, что его убили на мосту. Я смотрю на это [дежурства] не со стороны личности Бориса Немцова, хотя я очень уважаю его и как политика, и как человека. Мне кажется важным сохранять для обычных людей напоминание о том, что жизнь не такая простая. Чтобы человек, проходящий мимо, мог остановиться, прочитать и подумать. Да, он может отойти и забыть, а может и задуматься, начать читать, что-то анализировать, и это как будто возможность немножко копнуть в людей, копнуть в их суть, мотивировать их подумать о том, что вообще происходит вокруг.
Как рассказывают более опытные коллеги, изначально дежурства начались, потому что волонтеры хотели добиться, чтобы на месте убийства появилась мемориальная табличка. Мэрия Москвы отказала, потому что якобы не прошло достаточно времени: «Вот десять лет пройдет, и тогда посмотрим». Кто-то дежурит, пока табличку не создадут. Я по натуре пессимистка и не верю, что она появится на месте убийства. По крайней мере, не в ближайшее время. Но если так случится, я, безусловно, буду очень рада.
[Я буду дежурить], пока есть возможность, пока это допустимо с точки зрения рисков. Если будут ситуации, которые будут подвергать дежурных опасности — политической или какой-либо другой, — то, естественно, [мы прекратим дежурства]. Для нас для всех люди гораздо важнее, чем цветы. Мы всегда говорим, что нужно сохранять в первую очередь себя.
Сам мемориал мы всегда можем собрать [заново]: всегда можем установить портреты, купить новые цветы и все остальное. Люди и общество, которое образуется вокруг мемориала, гораздо важнее.
Георгий, 69 лет
Когда я услышал, что Немцова убили, это был страшный ужас, это было горе. Хотя мои лидеры — это [Егор] Гайдар, это Галина Васильевна [Старовойтова], которую в Ленинграде убили, Немцова я тоже очень уважал. Демократический, прекрасный лидер, хотя не совсем мой. Но когда фашизм идет — ребята, здесь лишь бы был любой доктор. Он был очень умный, но не боролся за власть. А когда захотел бороться, было уже поздно.
Я вообще старался участвовать во всех [протестных] демонстрациях. Я с первого дня на мосту, утром [28 февраля] я пришел с плакатом, познакомился с ребятами, волонтерами, мы организовались, и я решил, что не уйду. И вот с тех пор всегда там дежурю. Уже десять лет. Это, конечно, чудо, что мы выстояли. Выстояли, чтобы какая-то маленькая искорка сопротивления была всегда, хотя ее давили.
Поначалу полицейские нас задерживали, отвозили в отделение, а «Гормост» убирал мемориал. Потом им это надоело, они перестали так делать. Волонтеров с годами стало меньше: кто-то уехал, кто-то испугался, кто-то умер. Поэтому мы стали дежурить четыре дня [в неделю]. Возможно, будем еще меньше, потому что страшно всем, люди замыкаются. Сейчас не менее страшный режим, чем в 1968 году, когда семь человек вышло на площадь. Если не более страшный.
Когда началась война, я сначала вообще хотел перестать дежурить, потому что [теперь это бессмысленно]: там люди гибнут, а мы тут стоим дежурим. Это не по мне. Наши деды от Москвы до Берлина лежат в братских могилах плечом к плечу с украинцами, в том числе мой: он лежит в Венгрии. Они [те, кто начали войну в Украине] предали своих дедов. И единственная цель для них — сохранение своей абсолютной власти и миллиардов. Я не вижу смысла, но продолжаю дежурить, потому что друзей, товарищей, бросать нельзя. Перешел с дневных на ночные дежурства, потому что они тяжелее.
Когда меня избили недавно, все — «ох-ох», а я им: «Ребята, я только чуть-чуть пролил кровь, для меня это как хоть какое-то оправдание, [почему я продолжаю дежурить]». Пришел он [нападавший] ночью, где-то без пятнадцати три. Что-то противное говорил, пытался помочиться на портрет. Я его оттолкнул. Формально я его первый ударил, но что мне было делать, скажите? Молодой гаденыш, а я уже старый. Он меня бьет чуть выше ботинка, я падаю. Я как-то там еще крутился поначалу, а потом уже получил много ударов… Я ухитрился выбить его через бордюр, на проезжую часть моста. Хотел на него броситься, но тут зацепился за бордюр, а он как шарик вскочил, вывернулся, я плюхнулся на сваю. И тут он меня ногой, со всей дури, по голове.
После начала войны, как ни странно, пришли [дежурить у мемориала] молодые девушки. Это удивительно, потому что на мосту реально страшно. Холодно и страшно.
Месяц или полтора назад во время моего дежурства пришли люди, военные, сказали, что завтра едут в Донбасс. Я их спрашиваю: «Ну и что, лучше вам стало жить?» Один говорит: «Ну, в чем-то лучше, в чем-то хуже». А потом: «Да нам уже все это надоело, лишь бы все это закончилось».
Вы знаете, я страшно обрадовался, когда вы позвонили. Не будет журналистов — мой крик, как у Мунка, будет в полной темноте. Я кричу — и все, черный квадрат, ничего не видно, света нету. Я боюсь, что не доживу до момента, когда Россия, как град Китеж, поднимется из этого фашистского болота.
Кристина, 30 лет
Я пришла на мост в 2022 году, когда началась война. Это [начало полномасштабной войны в Украине] ощущалось как фатальный конец. Я где-то неделю ходила, не помня себя. Когда не работала, я гуляла одна с музыкой, не знала, что еще делать. На Новокузнецкой есть кинотеатр, который показывает фильмы в оригинале, я смотрела там фильмы, сеанс, например, в 12 ночи заканчивался, потом я шла в цветочный магазин, покупала розы и шла к мосту. Так было несколько раз, и однажды, когда я пришла, там дежурил молодой мальчик, и я его спросила: «Ой, можно я тоже буду иногда тут стоять?» Вот и все. Мне просто нужно было начать что-то делать, и я нашла для себя такую отдушину.
Для меня это как дань обществу, дань возможным демократическим переменам, возможность показать, что я не согласна, что Россия не умерла, как говорят многие за границей, что мы тут не окуклились, не подчинились Путину и не готовы делать все, что он говорит.
В семье у меня совсем нет поддержки [в моем волонтерстве]. То есть скорее осуждают. Ребенок у меня еще маленький, он обычно мне говорит: «Зачем ты это делаешь, это же опасно, с кем я буду жить?» Но я ему объясняю, что это важно.
Иногда дежурство спокойное и вообще никто не подходит. Иногда подходят благодарные люди, которые говорят «спасибо, что вы есть», «лучшие люди России». Иногда — те, кто, наоборот, недоволен тем, что мы стоим. Они рассказывают, как нас надо было давно отсюда выгнать. Есть завсегдатаи моста, которые приходят поговорить, кто-то обязательно всегда заходит, когда приезжает из других городов.
При мне «сербовцы» ни разу не приходили. Возможно, мне везет. Я, честно говоря, не знаю, как бы я себя вела, если бы они пришли, но у нас есть такое правило: главное — это люди. Если есть возможность, защищаешь самый большой плакат, все остальное можно восстановить. Я, честно говоря, не очень боюсь. Там вокруг везде камеры, а внизу (у въезда на мост со стороны Кремля, — прим. «Медузы») полиция. Если я увижу, что человек агрессивно настроен, я просто подойду к полицейским, скажу, что подошел неадекватный человек, я боюсь, пойдемте посмотрим, что происходит. Я точно не могу сказать, когда это началось, но, когда я пришла, мне говорили, что уже минимум два года они [полицейские] не трогают волонтеров. То есть где-то с 2020 года.
В 2014 году я скорее была за Крым (за аннексию Крыма, — прим. «Медузы»). Я скорее была проправительственной, чем наоборот. Просто долгое время смотрела телевизор, а потом перестала. Если тебя не обрабатывает пропаганда, ты видишь, что происходит вокруг. Мне сейчас стыдно за те годы, что я поддерживала Путина и наше правительство. Возможно, поэтому я и стою на мосту, отдаю дань за то, что раньше была не против. Может, если бы я была против, то нас было бы больше, может, это что-то бы изменило.
В 2015 году я бы даже, наверное, не сказала, кто такой Борис Немцов. С началом войны о нем стали вспоминать как об одном из немногих людей, который предсказал, что будет происходить. О нем стало очень много информации. Я стала дежурить, и мне захотелось узнать больше о человеке, память которого я защищаю. Тогда вышла книга Михаила Фишмана «Преемник», я сразу ее купила, стала читать, но дошла до главы про Украину и не смогла читать дальше, потому что сейчас это просто невозможно.
Сейчас, спустя время, я могу сказать, что весь 2022 год я вообще не заметила. Не замечала, как проходили времена года. Казалось, что война началась буквально вчера, а прошло уже вон сколько времени. И сейчас у меня тоже ощущение, что все это время я как в тумане.
Скоро будет уже десять лет с убийства Бориса Ефимовича. До этого власти сказали, что десяти лет еще не прошло, поэтому памятник поставить не могут. Интересно, что они расскажут нам в этот раз. По-моему, наличие постоянных дежурных и мемориала намного более некрасиво для власти, чем если бы они просто согласовали памятник Борису Ефимовичу на месте его гибели. На доме же висит табличка: «Здесь жил Борис Немцов». В чем проблема сделать табличку на мосту, я не понимаю.
Я буду дежурить сколько смогу. Если каждый раз будут задерживать всех дежурных, когда давление станет невыносимым, я задумаюсь о том, чтобы перестать. Но сейчас этого не происходит. А если на этом месте будет мемориальная табличка, мне кажется, наша работа будет не нужна, и тогда я тоже, скорее всего, перестану дежурить. Не знаю, как другие… Мы это не обсуждали, потому что никто не верит в то, что мемориальную табличку действительно сделают.
Записала Юлия Старостина