Несмотря на всю уэсандерсоновскую яркость, вокруг которой строится визуальный образ Парнишки, мне гораздо сложнее даются светлые мажорные песни, чем минорные. Поэтому как бы ни сложилась судьба песни «Зая», я ей горжусь. 

Больше всего меня вдохновляет постсоветская поп-музыка, которая часто упоминается всуе под грифом guilty pleasure. И если песня «Цветочки» выросли из песенного наследия «Фабрики звезд», а «Мы умрем» — из большой любви к группе «Винтаж», то «Зая» создана с оглядкой на творчество ранних «Ляписа», «Дискотеки Аварии» и «Ленинграда». Этой троице отлично удавались (кому-то до сих пор удаются) незатейливые песни-юморески на три аккорда, многие из которых мелодически следуют традиции народных плясовых песен. Собственно, припевный хук «Заи» тоже фольклорный по своей структуре. 

«Зая» — песня про парня-страдальца, который пришел поплакаться маме в жилетку и рассказать о том, что его бросила девушка. А еще по ночам ему снятся кошмары, в которых бывшая съедает парнишку живьем. Когда думал над визуализацией, сразу пришел в голову образ femme fatale, роковой женщины, истоки которого — в библейском сюжете о танцующей Саломее и отрубленной голове Иоанна Крестителя. Вместе с моими друзьями, режиссером Марселем Калининым и аниматоркой Кристиной Алмиевой, мы решили пофантазировать, как мог бы выглядеть этот сюжет в эпоху тиктока, пропущенный сквозь призму сегодняшних визуальных трендов. В роли страдальца выступил харизматичный, набирающий популярность в тиктоке Максим Самылин, а за роковой танец отвечала звезда минувшего сезона проекта «Танцы» Лера Зубрилова. 

«Медузу» я читаю давно. Люблю за виртуозную работу с подкастами, гениальный формат карточек, чудесные короткие рецензии Долина. И больно наблюдать, когда безусловным трендсеттерам от журналистики вставляют палки в колеса. Это не норм, и поддержка аудитории для «Медузы» сейчас очень важна. Пусть обезглавленным останется все же только персонаж моего клипа.